— Выгони всех.

Я еле могла шептать.

— Я ничего не могу, пока не напитаюсь, ma petite,тысама знаешь.

— Да, кровяное давление. — Мысли пробивались струдом. — Тогда питайся, только...

— Поскорее, — тихо закончил он.

Я кивнула.

Он высвободил рукав из моих пальцев и посмотрел на Джейсона,который стоял, глядя на весь этот спектакль.

— Приди, pomme de sang,приди и возрадуйсявознаграждению за твою жертву.

Фраза прозвучала как-то странно-официально; я никогда еще неслышала такой формулировки.

Я думала, что Джейсон подойдет к кровати, где стоялЖан-Клод, но он этого не сделал. Он перевернулся через спинку таким плавнымдвижением, будто это вода перетекла, будто его кожа содержала энергию стихии,несвойственную телу из мяса и костей.

Джейсон оказался на коленях с другой стороны от Жан-Клода.Движение его тела я ощущала языком — не только биение сердца, но и каждаядрожь, каждый пульс наполняли мне рот. Я ощущала его желание — не меня, нотого, что предлагал Жан-Клод. Он радостно рванулся к вампиру, тем захватывающимдыхание движением, которое обычно берегут для секса. Они встали как зеркальныеотражения, оба на коленях, оба смотрят друг на друга поверх меня.

— Я оставляю вас с вашими pomme de sangи друг с другом.

Ашер стоял возле кровати, завязывая пояс халата. Стоял оночень прямо, как знатные дворяне на древних портретах, но как-то все жегорбился внутри халата.

Я перевернулась на живот, глядя на него пристально, пытаясьпрочесть выражение его лица, позу тела. Я видела неловкость, даже боль.Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Ашер опустил глаза, дивныезолотые волосы упали на покрытое шрамами лицо, так что когда он снова поднялвзгляд, не видно было ничего, кроме безупречной половины лица и одного синего,как лед, глаза.

На меня нахлынуло внезапное воспоминание о другой кровати вогромной темной комнате, окруженной десятками свечей, где тени двигались ирвались при малейшем дуновении воздуха, даже взмахе бледной руки. Я лежала вэтой дрожащей золотистой тьме в объятиях бледной черноволосой женщины. Ясмотрела на нее снизу вверх, и лицо ее было будто вырезано из алебастра, сидеальной формы красными губами, а волосы ее были тьмой ночи, созданной изпушистого шелка, и они вуалью спадали на ее обнаженное совершенство. Глазасветло-карие, как темный мед. Я знала, что это Белль Морт, будто всегда зналаэто лицо.

Открылась дверь, и вошел Ашер, одетый в халат болееизысканный, более тяжелый, чем был на нем сейчас. Но он все равно горбился внем, заматывал его вокруг тела, и боялся. Я видела на его лице шрамы — свежие,красные, и это было... больно. У меня дыхание перехватило при виде этогоуродства. Я встала на колени, потянулась к нему, двигая телом, в котором яникогда не была. Это Жан-Клод тянулся к Ашеру столько веков тому назад. Но оналежала голая и идеальная, все изгибы, все тайны были открыты в светеканделябров, и она заставила его отвернуться. Не помню слов, которые онасказала — помню только выражение ее лица, невероятную надменность, отвращение.Помню лицо Ашера, когда он отвернулся от нее к Жан-Клоду — ко мне. Страдание вглазах, и движение головы, которым он сбросил на лицо эти восхитительныеволосы, пряча шрамы. Это впервые я увидела, как он это делает — прячется отнас.

Я ощутила ее руки на нашем теле, когда она повернулась к намснова, будто Ашера здесь больше не было, но мы помнили его взгляд, его силуэт,когда он вышел.

Я заморгала и снова оказалась в спальне Жан-Клода, глядя наАшера в коричневом шелковом халате, как он идет к двери. При виде этой линииплеч, его осанки у меня перехватило дыхание, горло сжалось, в глазах сталогорячо от несказанного и непролитого.

— Не уходи, — услышала я свой голос и глянула наЖан-Клода. На его лице ничего нельзя было прочесть, но на миг я увидела егоглаза, и та боль, что испытывала я, была лишь бледной тенью его страданий.

Ашер остановился, повернулся, волосы спадали на лицо, халатзакрывал остальное. Он ничего не сказал, только смотрел на меня, на нас.

— Не уходи, Ашер, не уходи!

— Почему? — спросил он голосом настолькобезразличным, насколько смог.

Я не могла сказать ему о нашем общем воспоминании. Этозвучало бы как жалость, а на самом деле это было все-таки другое. И никакаяудачная ложь не приходила на ум. Но на самом деле ложь здесь не годится —только правда исцеляет.

— Я не могу смотреть, как ты вот так уходишь.

Он перевел взгляд с меня на Жан-Клода, и в этих глазах был гнев.

— Ты не имел права делиться с ней этим воспоминанием.

— Я не выбираю, что узнает и чего не узнает ma petite.

—Отлично, — сказал Ашер. — Теперь ты знаешь, какона выбросила меня из своей постели. Из его постели.

— Это был твой выбор, — возразил Жан-Клод.

— Как ты мог бы выдержать мое прикосновение? Я сам еговыдержать не могу.

Он стоял у двери, повернув голову вбок, и видна была тольковолна золотых волос. В голосе его звучала горечь, как иногда звучит радость —горечь, которую трудно проглотить, как ком битого стекла. Голос и смех у Ашерабыли не так хороши, как у Жан-Клода, но горечь и сожаление у них былиодинаковы.

— Почему? — спросила я, заранее зная ответ.

— Что почему?

— Почему она тебя выгнала?

Жан-Клод у меня за спиной пошевелился, и я поняла две вещи.Во-первых, он закрылся щитом от меня, от всех нас, чтобы я не могла егоощутить. Во-вторых, даже по движению его тела я поняла, что он не слишкомдоволен.

Ашер схватился за волосы и отбросил их с лица, выставившрамы на свет.

— Вот, вот! Наша госпожа коллекционировала красоту, а ябольше не был красивым. Ей было больно меня видеть.

Он опустил волосы обратно. Они упали на шрамы, скрыли их. Онуже почти перестал их прятать, когда был здесь, в Цирке. Я уже забыла: когда онтолько приехал в Сент-Луис, он автоматически их прятал, как только на негосмотрели. Использовал любую тень, любую игру света, чтобы скрыть шрамы иподчеркнуть красоту нетронутых участков. Потом при мне он это делать перестал.

У меня сердце сжалось, когда он сделал это снова.

Я пыталась удержать на себе простыню, подползая к краюкровати, но она запуталась, и ее прижимало весом Джейсона и Жан-Клода. Хрен сним, здесь все уже это видели. А мне главное — стереть с лица Ашера этовыражение боли и обиды, это важнее стеснительности.

Джейсон убрался с моей дороги, не сказав ни одногоязвительного слова. Просто неслыханно! Я сползла с кровати и пошла к Ашеру, атем временем на меня, как подброшенные в воздух карты, сыпались другиевоспоминания. Сколько раз он видел, как Жан-Клод, Белль Морт, или Джулианна,или многие другие идут к нему без одежды, охваченные страстью. И даже Жан-Клодпредал его. Эта тень в его глазах складывалась из чувства вины. Вины за то, чтоне спас Джулианну, за то, что не спас Ашера. Но Ашер считал, что эта тень —признак отвращения, что Жан-Клод касается его только из жалости. Но это была нежалость — воспоминание сказало мне ясно, — это было страдание. Онипостоянно напоминали друг другу, как друг друга предали: постоянная память оженщине, которую оба любили и потеряли, и теперь у них осталась только боль.Ашер превратил ее в ненависть, а Жан-Клод просто отвернулся.