Я шла сквозь воспоминания, будто сквозь паутину — нити,которые щекочут кожу, прилипают, но не останавливают. Ашер держал руки заспиной, прижав их телом к двери, и я знала зачем. «Дар» Жан-Клода говорил мне,что Ашер хочет до меня дотронуться и боится не удержаться, если руки будутспереди. Но на самом деле он не меня хотел коснуться. В каком-то смысле он былкак Натэниел: он видел то, что хотел видеть, а не то, что было перед ним.

Я коснулась его волос, спадающих на лицо. Он вздрогнул. Яотвела волосы с его лица, привстав на цыпочки, одной рукой слегка опираясь наего грудь для равновесия. Он отодвинулся, шагнув в комнату. Я схватила его захалат, но он отвернулся, и открылась нетронутая сторона его груди.

— Ашер, пожалуйста, взгляни на меня.

Он не повернулся, и мне пришлось обойти его. При моем маломросте я, стоя перед ним, могла заглянуть под упавшие на лицо волосы. Он сноваотвернулся, и я потянулась вверх, взяла его ладонями за лицо, повернула, чтобыон на меня взглянул. Телом я придвинулась к нему — опять же для равновесия, иощутила его неохоту, желание отодвинуться. Но он не шевельнулся. Руки он держалза спиной, будто связанные.

Кожа под одной моей рукой была такой гладкой, а под другой —невероятно грубой. Он мог бы сопротивляться, но не стал и позволил мнеповернуть его лицо.

Я обернула руки густотой золотых волос, убрав их с лица, ивгляделась. Глаза, невозможные светло-голубые глаза, были будто не настоящие,как глаза сибирской лайки. Полные губы манили к поцелую, нос создавалсовершенный профиль. Даже шрамы, начинавшиеся на правой стороне, были частьюсамого Ашера — еще одной его чертой, которую я любила. Я всегда думала, чтоэмоции, которые Ашер у меня вызывает, идут из воспоминаний Жан-Клода техвремен, когда они были любовниками, товарищами в течение двадцати лет. Носейчас, глядя на него, я поняла, что это еще не вся правда.

Я помнила его тело гладким и совершенным. Но не об этом ядумала, когда вспоминала Ашера. Я его воображала таким, какой он сейчас, ивсе-таки любила. Не так, как любила Жан-Клода или Ричарда, но это тоже былонастоящим — и моим. Может быть, этого чувства не было бы, не будь у менявоспоминаний и эмоций Жан-Клода, на которых оно строилось, но, каков бы ни былфундамент, чувства к Ашеру были только мои и ничьи больше. С чувством, похожимна потрясение, я поняла, что не в каждое сердце могу заглянуть. Я обернулась наЖан-Клода, пытаясь глазами задать вопрос, о котором думала.

— Чтобы знать чье-то сердце, ma petite,ты должнаоткрыть свое.

Это не был упрек — просто информация.

Я повернулась обратно к Ашеру, и что-то было в его глазах —смесь вопроса и страдания, будто он ожидал, что я как-то сделаю ему больно.Может, он и был прав, но если так, то это будет не намеренно. Иногда самыетяжелые раны наносит тот, кто очень хочет этого избежать.

Я дала чувству, которое испытывала, отразиться в глазах, влице. Это был единственный дар, который я могла ему поднести.

Его лицо смягчилось, и я увидела в этих прекрасных глазах ирадость, и боль. Он упал на колени, слеза скатилась по гладкой щеке. Оченьмногим было наполнено его лицо.

— Выражение твоих глаз лечит половину моего сердца, macherie,но ранит другую.

— Любовь — жуткая стерва, — сказала яглубокомысленно.

Он рассмеялся и обнял меня за талию, шероховатость правойщеки вдавилась мне в живот, и это мне было ценнее всего, что он мог бы сделать.Я гладила его волосы, прижимая его к себе. Глянув на Жан-Клода на том концекомнаты, я увидела на его лице такую поглощающую жажду, что никакие слова еевыразить не могли. Он хотел Ашера и меня. Хотел того, что было у него стольковеков назад. Когда-то он сказал Ашеру, что был однажды почти счастлив, и этобыло в объятиях Ашера и Джулианны. До того, как Джулианна погибла, а Ашер былспасен, но перестал быть золотым мальчиком Белль Морт. Жан-Клода заставилипредставить Ашера Совету вампиров, чтобы его исцелили. Он отдал сто лет своейсвободы за их услугу — спасение жизни Ашера. Потом Жан-Клод сбежал, а Ашеростался, обвиняя Жан-Клода в смерти Джулианны и своем уродстве. Жан-Клод любилдвоих и был ими любим, и кончилось это тем, что любовницу он потерял, алюбовник его возненавидел.

Мы смотрели друг на друга, и взгляд Жан-Клода кровоточил,как свежая рана. Он хотел триумвиратом укрепить основы своей власти. Он хотелэтого, хотел неудержимо, но хотел он еще и другого, и почти неудержимо. Одно изего желаний сейчас обнимало меня за талию, прижимаясь щекой к животу.

Жан-Клод опустил глаза, будто не мог скрыть, что в них. Онмастерски умел напускать непроницаемое, пустое выражение лица. И то, что он немог скрыть сейчас своих чувств, яснее прочего говорило об их силе. Никакой щитне мог сдержать его эмоций. Они были слишком сильны, они разбивали его тщательносозданное самообладание, и частично я была этому рада.

В этот миг я хотела дать ему то, что ему нужно было большевсего. Хотела, потому что любила его, но не только. Вдруг я поняла, что теперь,когда Ричард покинул нашу постель, стало возможным другое. Я повернулась кАшеру, глядя сверху на его голову, и знала, что наше с ним объятие исцелило быв нем что-то, что не может быть исцелено иначе.

Ardeurгудел во мне, горячий, такой жаркий, будто меня тряслалихорадка. Ашер отодвинулся, руки его медленно упали. Он смотрел на меня, ивзгляда было достаточно. Я знала, что его тоже терзает голод.

— Горячо, — сказала я. — Раньше всегда твоясила ощущалась прохладой, даже холодом. Жар был в звере Ричарда.

— Вожделение пышет жаром, ma petite,даже ухолоднокровных.

Я повернулась к кровати и как-то резко осознала свою наготу.Нет, мне действительно нужен халат. Не взгляд Жан-Клода заставил меняотвернуться, а Натэниел и Джейсон. Все, кто был в комнате, отвечали мне, каждыйпо-своему, каждый по своим причинам. Но топливом этого огня было желание у менявнутри.

Ашер чуть пошевелился, что привлекло мое внимание. Япотянулась к нему, чтобы сбросить халат с его плеч, посмотреть, как он упадетна пол. Я обняла себя руками, будто от холода, но холодно мне не было — насталамоя очередь не доверять собственным рукам. Куда я ни глядела, соблазн был таксилен, что спрятаться от него было негде. Я была в заперта — не в комнате, всобственном желании.

Когда я решила, что могу говорить, не показывая полностьюсвоего смятения, я спросила:

— Это постоянно или это уйдет, когда мы привыкнем ксоединенным меткам?

— Я не знаю, ma petite.Хотел бы я иметь возможностьсказать тебе что-то более определенное. Если бы ты была истинным моимпорождением, истинным вампиром, я бы сказал: да, это постоянно. Но ты — мойслуга-человек. Ты проявляла в прошлом разные способности, и некоторые из нихпоявлялись и исчезали. — Он поднял руки. — Здесь ничего нельзясказать.

— Это всегда так — никогда не удовлетворяется, никогдане кончается?