– Прирожденным лидерам зачастую приходится труднее всех, –сказал Джонни. – Они слишком рьяно берутся за дело и перенапрягают мозг.Получается что-то вроде мысленного заикания…

– Так считает Джексон? – перебил Чатсворт.

– Нет, так считаю я, – улыбнулся Джонни.

– Ясно. Продолжайте.

– Если ученик, прочитав текст, не будет ни о чем думать,если не заставлять его тут же пересказывать текст – каналы памяти могутпрочиститься сами собой. И тогда он поймет, на чем застопорился…

Глаза у Чатсворта заблестели. Джонни нащупал самуюсердцевину его убеждений, а возможно, и философии всех тех, кто самостоятельнопробил себе дорогу в жизни.

– Ничто так не окрыляет, как успех? – спросил Чатсворт.

– Если угодно.

– Сколько вам понадобится времени, чтобы получить разрешениена преподавание?

– Ровно столько, сколько нужно, чтобы завизировать моезаявление и прислать ответ. Вероятно, недели две.

– Значит, вы могли бы приступить с двадцатого?

Джонни растерянно заморгал.

– Вы хотите сказать, что берете меня?

– Если работа вас устраивает, считайте, что я вас взял. Житьможете в домике для гостей, заодно отвадим на лето родственников, не говоря ужо приятелях Чака – и пусть он берется за работу засучив рукава. Я буду платитьвам шестьсот долларов в месяц – не бог весть какая сумма, но если дела у Чакапойдут на лад, вы получите приличное вознаграждение. Приличное. – Чатсворт снялочки и протер глаза. – Я люблю своего мальчика, мистер Смит. И ради него готовна все. Помогите нам, если можете.

– Постараюсь.

Надев очки, Чатсворт снова взял в руки письмо Джонни.

– Долго вы, однако, не преподавали. Разонравилось?

Начинается, подумал Джонни.

– Нет, – сказал он, – просто попал в аварию.

Чатсворт перевел взгляд на шею Джонни, где остались шрамыпосле частичной замены атрофировавшихся сухожилий.

– Автомобильная катастрофа?

– Да.

– Серьезная?

– Да.

– Ну сейчас вы, кажется, в полном порядке, – заметилЧатсворт. Он убрал письмо Джонни в ящик стола, и на этом вопросы, как нистранно, кончились. Так после пятилетнего перерыва Джонни стал учителем, хотя вклассе у него был всего один ученик.

– «И ко мне, кос… косвенно виновному в его с… смерти, онпротянул свою слабеющую руку и улыбнулся все… всепрощающей улыбкой. Это былатяжелая минута, и я ушел с чувством, что мне никогда не искупать… не искупитьто зло, которое я сотворил».

Чак захлопнул книжку.

– Все. Кто последним нырнет, тот последний идиот.

– Еще минутку, Чак.

– Оооох… – Чак тяжело осел, на его лице было написано: опятьэти вопросы. Страдальческая мина сопровождалась добродушной улыбкой, но за этойулыбкой временами угадывался другой Чак: замкнутый, нервный, растерянный.Вконец растерянный. Ведь вокруг был мир, в котором все читали: неграмотныйчеловек в Америке похож на динозавра, забредшего по ошибке в наш век. Чак былслишком умен, чтобы этого не понимать. И он с ужасом ожидал осени и тойнеизвестности, которую готовил ему новый учебный год.

– Всего несколько вопросов.

– Зачем? Вы же знаете, что я не отвечу.

– Ответишь. На этот раз ты ответишь на все вопросы.

– Я никогда не понимаю, про что читаю, вы в этом давно моглиубедиться. – Вид у Чака был мрачный и несчастный. – И вообще мне непонятно,зачем вы у нас остались, разве только из-за харчей.

– Ты ответишь на все вопросы, потому что они не имеютотношения к книге.

Чак поднял на него глаза.

– Не имеют отношения? Чего ж тогда спрашивать? Я думал…

– Ну, доставь мне удовольствие, ладно?

Сердце у Джонни бешено колотилось, чему он, впрочем, неочень-то удивился. Он давно готовился к этой минуте, дожидаясь лишьблагоприятного стечения обстоятельств. Сейчас момент был самый подходящий. Некрутилась поблизости миссис Чатсворт, которая своей вечной озабоченностьювыбивала Чака из колеи. Не плескались в бассейне дружки-приятели – при нихчтение вслух казалось Чаку занятием для отстающего первоклашки. И, что самоеважное, не было отца, человека, порадовать которого Чак мечтал больше всего насвете. Он уехал в Бостон на заседание региональной комиссии по охранеокружающей среды, где обсуждался вопрос о загрязнении водоемов.

Из книги Эдварда Стэнни «Трудности обучения»:

Пациент Руперт Дж. сидел в кинотеатре, в третьем ряду. Онбыл ближе других к экрану и единственный заметил, что на полу загорелась кучкамусора. Руперт Дж. вскочил и закричал: «П-п-п-п-п…», а сзади зашикали, чтобы онсел и не мешал.

– Что вы тогда почувствовали? – спросил я Руперта Дж.

– Мне трудно это объяснить, – ответил он. – Меня охватилстрах, но еще сильнее было отчаяние. Я чувствовал свою никчемность – будтокакой-то недочеловек. Я всегда комплексовал из-за этого заикания, а тутдобавилось ощущение полной беспомощности.

– И только?

– Нет, еще зависть, что сейчас кто-то другой заметит пламя икак вам сказать…

– Отнимет у вас лавры?

– Вот именно. Кроме меня, никто ничего не видел. А я, какназло, только мог из себя выдавить, что «п – п – п – п…», точно дурацкаязаезженная пластинка. Какой-то недочеловек – лучше не скажешь.

– И как же вы сломали этот барьер?

– Накануне у моей матери был день рождения. Я купил для нееу цветочницы розы. И вот стою, все кругом шикают, а я подумал: сейчас какоткрою рот да как заору: РОЗЫ! Это слово уже готово было сорваться с моих губ.

– И что же произошло?

– Я открыл рот и что было мочи заорал: ПОЖАР!

Этот случай, о котором Джонни прочитал восемь лет назад впредисловии к книге Стэнни, запал ему в голову. Он всегда считал, что ключевоеслово в рассказе Руперта Дж. – беспомощность. Если в данный момент близость сженщиной для тебя важнее всего на свете, риск оказаться не на высоте возрастаетраз в десять, а то и в сто. Ну, а если для тебя так важно предстоящее чтение…

– Какое, Чак, у тебя второе имя? – спросил он как бы междупрочим.