За огромным письменным столом с массивной чернильницей сиделпустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм былпри галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротникомне было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюмбыл погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом.Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротникомпрозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:

– В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю.

Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:

– Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!

Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон.Бухгалтер почувствовал, что ноги его задрожали, и сел на краешек стула, но незабыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бухгалтера, терзая егопиджак, и вскрикивала:

– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался!Вот и дочертыхался, – тут красавица подбежала к письменному столу и музыкальнымнежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:

– Проша! где вы?

– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надменно костюм, ещеглубже заваливаясь в кресле.

– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдаласекретарь.

– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказалвспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, сявной целью поставить на них резолюцию.

– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала АннаРичардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.

– Вообразите, сижу, – рассказывала, трясясь от волнения,Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, – и входит кот. Черный,здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему «брысь!». Он – вон, а вместо неговходит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: "«Это что же вы,гражданка, посетителям »брысь« кричите?» И прямо шасть к Прохору Петровичу, я,конечно, за ним, кричу: «Вы с ума сошли?» А он, наглец, прямо к ПрохоруПетровичу и садится против него в кресло! Ну, тот... Он – добрейшей душичеловек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, –вспылил. «Вы чего, говорит, без доклада влезаете?» А тот нахал, вообразите,развалился в кресле и говорит, улыбаясь: «А я, говорит, с вами по дельцу пришелпотолковать». Прохор Петрович вспылил опять-таки: «Я занят!» А тот, подумайтетолько, отвечает: «Ничем вы не заняты...» А? Ну, тут уж, конечно, терпениеПрохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что ж это такое? Вывести его вон,черти б меня взяли!» А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли?А что ж, это можно!» И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого скошачьей мордой и си... сидит... костюм... Геее! – распялив совершеннопотерявший всякие очертания рот, завыла Анна Ричардовна.

Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то ужсовсем несообразное:

– И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит!Костюм! Все разбежались, как зайцы!

Бухгалтер только стоял и трясся. Но тут судьба его выручила.В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в составе двухчеловек. Увидев их, красавица зарыдала еще пуще, тыча рукою в дверь кабинета.

– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказалпервый, а бухгалтер, чувствуя, что он здесь совершенно лишний, выскочил изсекретарской и через минуту был уже на свежем воздухе. В голове у него былкакой-то сквозняк, гудело, как в трубе, и в этом гудении слышались клочкикапельдинерских рассказов о вчерашнем коте, который принимал участие в сеансе.«Э-ге-ге? Да уж не наш ли это котик?»

Не добившись толку в комиссии, добросовестный ВасилийСтепанович решил побывать в филиале ее, помещавшемся в Ваганьковском переулке.И чтобы успокоить себя немного, проделал путь до филиала пешком.

Городской зрелищный филиал помещался в облупленном отвремени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами ввестибюле.

Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, ато, что происходило под ними.

Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели наплачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищнаялитература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего непредлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась, а вэто время и сверху, и снизу, и с боков, из всех отделов филиала сыпалсятелефонный звон, по крайней мере, двадцати надрывавшихся аппаратов.

Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:

– Вот опять! – и неожиданно запела дрожащим сопрано:

Славное море священный Байкал...

Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком изапел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном:

Славен корабль, омулевая бочка!..

К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор началразрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшейкомнате N 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-томощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонныхаппаратов.

Гей, Баргузин... пошевеливай вал!.. – орал курьер налестнице.

Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, норот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера:

Молодцу быть недалечко!

Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы,рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, неспуская глаз с невидимого дирижера.

Прохожие в Ваганьковском останавливались у решетки двора,удивляясь веселью, царящему в филиале.

Как только первый куплет пришел к концу, пение стихловнезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выругался и скрылся.Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто,из-под которого торчали полы белого халата, а с ним милиционер.

– Примите меры, доктор, умоляю, – истерически крикнуладевица.

На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая отстыда и смущения, заговорил, заикаясь: