– Как же, как же, – перебил Коровьев, отнимая платок отлица. – Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! – тут он затрясся отслез и начал вскрикивать: – Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?

– Трамваем задавило? – шепотом спросил Поплавский.

– Начисто, – крикнул Коровьев, и слезы побежали у негоиз-под пенсне потоками, – начисто! Я был свидетелем. Верите – раз! Голова –прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! Вот до чего этитрамваи доводят! – и, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, Коровьев клюнулносом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях.

Дядя Берлиоза был искренне поражен поведением неизвестного.«Вот, говорят, не бывает в наш век сердечных людей!» – подумал он, чувствуя,что у него самого начинают чесаться глаза. Однако в то же время неприятноеоблачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что непрописался ли этот сердечный человек уже в квартире покойного, ибо и такиепримеры в жизни бывали.

– Простите, вы были другом моего покойного Миши? – спросилон, утирая рукавом левый сухой глаз, а правым изучая потрясаемого печальюКоровьева. Но тот до того разрыдался, что ничего нельзя было понять, кромеповторяющихся слов «хрусть и пополам!». Нарыдавшись вдоволь, Коровьев отлепилсянаконец от стенки и вымолвил:

– Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирнойвалерьянки! – и, повернув к Поплавскому совершенно заплаканное лицо, добавил: –Вот они, трамваи-то.

– Я извиняюсь, вы мне дали телеграмму? – спросил МаксимилианАндреевич, мучительно думая о том, кто бы мог быть этот удивительный плакса.

– Он! – ответил Коровьев и указал пальцем на кота.

Поплавский вытаращил глаза, полагая, что ослышался.

– Нет, не в силах, нет мочи, – шмыгая носом, продолжалКоровьев, – как вспомню: колесо по ноге... одно колесо пудов десять весит...Хрусть! Пойду лягу в постель, забудусь сном, – и тут он исчез из передней.

Кот же шевельнулся, спрыгнул со стула, стал на задние лапы,подбоченился, раскрыл пасть и сказал:

– Ну, я дал телеграмму! Дальше что?

У Максимилиана Андреевича сразу закружилась голова, руки иноги отнялись, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота.

– Я, кажется, русским языком спрашиваю, – сурово сказал кот,– дальше что?

Но Поплавский не дал никакого ответа.

– Паспорт! – тявкнул кот и протянул пухлую лапу.

Ничего не соображая и ничего не видя, кроме двух искр,горящих в кошачьих глазах, Поплавский выхватил из кармана паспорт, как кинжал.Кот снял с подзеркального стола очки в толстой черной оправе, надел их наморду, от чего сделался еще внушительнее, и вынул из прыгающей руки Поплавскогопаспорт.

«Вот интересно: упаду я в обморок или нет?» – подумалПоплавский. Издалека доносились всхлипывания Коровьева, вся передняянаполнилась запахом эфира, валерьянки и еще какой-то мерзости.

– Каким отделением выдан документ? – спросил кот,всматриваясь в страницу. Ответа не последовало.

– Четыреста двенадцатым, – сам себе сказал кот, водя лапойпо паспорту, который он держал кверху ногами, – ну да, конечно! Мне этоотделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, не выдалтакому, как вы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы! – кот дотого рассердился, что швырнул паспорт на пол. – Ваше присутствие на похоронахотменяется, – продолжал кот официальным голосом. – Потрудитесь уехать к местужительства. – И рявкнул в дверь: – Азазелло!

На его зов в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий,обтянутый черным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, рыжий, с желтымклыком, с бельмом на левом глазу.

Поплавский почувствовал, что ему не хватает воздуха,поднялся со стула и попятился, держась за сердце.

– Азазелло, проводи! – приказал кот и вышел из передней.

– Поплавский, – тихо прогнусил вошедший, – надеюсь, уже всепонятно?

Поплавский кивнул головой.

– Возвращайся немедленно в Киев, – продолжал Азазелло, –сиди там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно?

Этот маленький, доводящий до смертного страха Поплавскогосвоим клыком, ножом и кривым глазом, доходил экономисту только до плеча, нодействовал энергично, складно и организованно.

Прежде всего он поднял паспорт и подал его МаксимилиануАндреевичу, и тот принял книжечку мертвой рукой. Затем именуемый Азазелло однойрукой поднял чемодан, другой распахнул дверь и, взяв под руку дядю Берлиоза,вывел его на площадку лестницы. Поплавский прислонился к стене. Без всякогоключа Азазелло открыл чемодан, вынул из него громадную жареную курицу без однойноги, завернутую в промаслившуюся газету, и положил ее на площадке. Затемвытащил две пары белья, бритвенный ремень, какую-то книжку и футляр и все этоспихнул ногой в пролет лестницы, кроме курицы. Туда же полетел и опустевший чемодан.Слышно было, как он грохнулся внизу и, судя по звуку, от него отлетела крышка.

Затем рыжий разбойник ухватил за ногу курицу и всей этойкурицей плашмя, крепко и страшно так ударил по шее Поплавского, что туловищекурицы отскочило, а нога осталась в руке Азазелло. Все смешалось в домеОблонских, как справедливо выразился знаменитый писатель Лев Толстой. Именнотак и сказал бы он в данном случае. Да! Все смешалось в глазах у Поплавского.Длинная искра пронеслась у него перед глазами, затем сменилась какой-тотраурной змеей, погасившей на мгновенье майский день, – и Поплавский полетелвниз по лестнице, держа в руке паспорт. Долетев до поворота, он выбил налестничной площадке ногою стекло в окне и сел на ступеньке. Мимо негопропрыгала безногая курица и свалилась в пролет. Оставшийся наверху Азазелловмиг обглодал куриную ногу и кость засунул в боковой карманчик трико, вернулсяв квартиру и с грохотом закрылся. В это время снизу стали слышаться осторожныешаги подымающегося человека.

Пробежав еще один пролет, Поплавский сел на деревянныйдиванчик на площадке и перевел дух.

Какой-то малюсенький пожилой человечек с необыкновеннопечальным лицом, в чесунчовом старинном костюме и твердой соломенной шляпе сзеленой лентой, подымаясь вверх по лестнице, остановился возле Поплавского.

– Позвольте вас спросить, гражданин, – с грустью осведомилсячеловечек в чесунче, – где квартира номер пятьдесят?