С улицы донеслась дробь барабанов, топот ног, громкиевосторженные крики кучеров. Затрубили в горн, и чей-то сочный бас отдалкоманду: «Вольно!» И вот уже офицеры внутреннего охранения и милиции, все впарадных мундирах, поднялись по узкой лестнице и появились в зале,раскланиваясь, отдавая честь, пожимая руки. Юношам из войск внутреннегоохранения война казалась увлекательной игрой, и они уповали на то, что ровночерез год, если военные действия к тому времени еще продлятся, они тожеотправятся в Виргинию, а седобородые старцы, которым в эту минуту хотелось бывернуть свою юность, молодцевато вышагивали в мундирах, внутреннего охранения,озаренные светом славы своих сражающихся на фронте сыновей. В мундирах жемилиции были в основном мужчины средних лет и постарше, но попадались и годныепо возрасту для отправки на фронт — эти чувствовали себя не так непринужденно,юноши и старики, ибо люди уже начали перешептываться на их счет, удивляясь,почему они не становятся под знамена генерала Ли.

Но как же зал вместит всю эту толпу! Еще минуту назад онказался таким большим и просторным, а сейчас был уже забит до отказа, и воздухТеплой летней ночи стал душен от запаха одеколона, сухих духов, помады дляволос; благоухания цветов, горящих ароматных свечей и легкого привкуса пыли отмножества ног, топчущих старый дощатый пол казармы. В шуме и гуле голосовтонули все слова, а старик Леви, словно подхваченный всеобщим радостнымвозбуждением, вдруг оборвал на полутакте «Лорену», яростно прошелся смычком пострунам, и оркестр что было мочи грянул «Голубой заветный флаг».

Сотни голосов подхватили мелодию и слились в восторженном,ликующем гимне. Горнист из внутреннего охранения, вскочив на подмостки,затрубил в лад с оркестром, и когда серебристые звуки горна призывно поплылинад поющей толпой, холодок восторга пробежал у людей по спинам и обнаженныеплечи женщин покрылись от волнения мурашками.

Ура! Ура! Ура!

Да здравствует Юг и его Права!

Взвейся выше, флаг голубой

С одной заповедной звездой!

Запели второй куплет, и Скарлетт, громко певшая вместе совсеми, услышала за своей спиной высокое нежное сопрано Мелани, такое жепронзительно-чистое, как звуки горна. Обернувшись, она увидела, что Меланистоит, закрыв глаза, прижав руки в груди, и на ресницах у нее блестят слезинки.Когда музыка смолкла, она заговорщически улыбнулась Скарлетт и со смущеннойгримаской приложила платочек к глазам.

— Я так счастлива, — шепнула она, — такгоржусь нашими солдатами, что просто не могу удержаться от слез.

Глаза ее горели жгучим, почти фанатичным огнем, и озаренноеих сиянием некрасивое личико стало на миг прекрасным.

И у всех женщин были такие же взволнованные лица, и слезыгордости блестели на их щеках — и на свежих, румяных, и на увядших,морщинистых, — и губы улыбались, и глубоким волнением горели глаза, когдамузыка смолкла и они повернулись к своим мужчинам — мужьям, возлюбленным, сыновьям.И все женщины, даже самые некрасивые, были ослепительно хороши в эту минуту,озаренные верой в своих любимых и любящих и стократно воздающие им любовью залюбовь, Да, они любили своих мужчин, верили в них и готовы были верить допоследнего вздоха. Разве может беда постучаться к ним в дверь, когда между нимии янки незыблемой стеной стоят эти серые мундиры? Ведь никогда, казалось им, ссамого сотворения мира ни одна страна еще не растила таких сыновей — такихбесстрашных, таких беззаветно преданных делу, таких изысканно-галантных, такихнежных! И как могут они не одержать сокрушительной победы, когда борются заправое, справедливое дело. И это Правое Дело не менее дорого им, женщинам, чемих мужья, отцы и сыновья; они служат ему своим трудом, они отдали ему и сердцасвои, и помыслы, и упования, и отдадут, если потребуется, и мужей, и сыновей, иотцов и будут так же гордо нести свою утрату, как мужчины несут свое боевоезнамя.

В эти дни сердца их были преисполнены преданности я гордостидо краев: Конфедерация — в зените своей славы и победа близка! НесокрушимыйДжексон триумфально движется по долине Миссисипи, и янки посрамлены всемидневном сражение под Ричмондом! Да и как могло быть иначе, когда во главестоят такие люди, как Ли и Джексон? Еще одна победа, и янки на коленях возопиюто мире, а воины-южане возвратятся домой, и радости и поцелуям не будет конца!Еще одна победа, и войне конец!

Конечно, чьи-то места за семейным столом опустеют навеки, ичьи-то дети никогда не увидят своих отцов, и на пустынных берегах виргинскихрек и в безмолвных горных ущельях Теннесси останутся безымянные могилы, но ктоскажет, что эти люди слишком дорогой ценой заплатили за Правое Дело? А еслидамам приходится обходиться без нарядных туалетов, если чай и сахар сталиредкостью, это может служить лишь предметом шуток, не более. К тому же отважнымконтрабандистам нет-нет да и удавалось провозить все это под самым носом уразъяренных янки, и обладание столь желанными предметами доставляло особоеудовольствие. Но скоро Рафаэль Семмс и военно-морской флот Конфедерации дадутжару канонеркам северян и откроют доступ в порты. Да и Англия окажетКонфедерации военную помощь — ведь английские фабрики бездействуют из-заотсутствия южного хлопка. И конечно, английская знать не может не симпатизироватьюжанам, как всякая знать — людям своего круга, в не может не испытыватьнеприязни к янки, поклоняющимся доллару.

И женщины шелестели шелковыми юбками, и заливались смехом,и, глядя на своих мужчин, испытывали гордость и любовный трепет, вдвойне сладостныйи жгучий перед лицом опасности, а быть может, даже смерти.

Сердце Скарлетт тоже в первые минуты билось радостно иучащенно оттого, что она снова оказалась на балу среда такого многолюдногосборища, но ее радость вскоре потухла, когда, окидывая взглядом толпу, оназаметила одухотворенное выражение на лице окружающих. Все сияли, всехпереполнял Патриотический восторг, и только одна она не испытывала такихчувств. Ее приподнятое настроение сменилось подавленностью и смутной тревогой.И вот уже зал утратил свое великолепие в ее глазах и наряди женщин — свойблеск, а их безраздельная Преданность Конфедерации и безудержный восторг,озарявший их, лица, показались ей просто», да просто смешными!

У нее даже слегка приоткрылся от удивления рот, когда,заглянув себе в душу, она неожиданно поняла, что не испытывает ни той гордости,которой полны эти женщины, ни их готовности пожертвовать всем ради ПравогоДела. И прежде чем в объятом страхом уме ее успела промелькнуть мысль: «Нет,нет, нельзя Так думать! Это дурно, это грешно», она уже знала, что это ихПресловутое Правое Дело — для нее пустой звук и ей до смерти надоело слушать,как все без конца исступленно толкуют об одном и том же и с таким фанатичнымблеском в глазах. Правое Дело не представлялось ей священным, а война — чем-товозвышенным. Для нее это было нечто досадно вторгшиеся в жизнь, стоившее многоденег, бессмысленно сеявшее смерть и делавшее труднодоступным то, что услаждаетбытие. Она поняла, что устала от бесконечного вязания, скатывания бинтов и щипаниякорпии, от которой у нее загрубели пальцы. И, боже, как надоел ей госпиталь!Она устала, она погибала от тоски, от тошнотворного запаха гноящихся ран, отвечных стонов раненых, от страшной печати отрешенности на осунувшихся лицахумирающих.