Это же в конце концов просто несправедливо! Она трудилась непокладая рук, она сделала вдвое больше, чем любая другая девушка в городе, дляподготовки к этому базару. Она вязала носки и детские чепчики, шали и шарфы, иплела ярды кружев, и расписывала фарфоровые туалетные коробочки и флаконы. Ивышила с полдюжины диванных подушек, украсив их флагом Конфедерации. Звезды,правду сказать, получились чуточку кривоваты, и одни с шестью и даже семьюзубцами, а другие почти круглые как блин, но общее впечатление былопревосходно. Вчера она до полного изнеможения работала в старой пыльнойказарме, украшая розовыми, желтыми, зелеными кисейными драпировками выстроенныевдоль стен киоски. Это была поистине тяжелая работа, да еще под наблюдением дамиз комитета — словом, ничего веселого. Да и вообще она не получала никакогоудовольствия от общения с миссис Мерриуэзер, миссис Элсинг и миссис Уайтинг,которые пытались распоряжаться ею, словно какой-нибудь негритянкой. И к тому жебез конца похвалялись успехами своих дочек. В довершение всех бед она обожгласебе пальцы, помогая тете Питти и кухарке печь слоеные пирожки для лотерее. Атеперь, наработавшись как негр на плантации, она, видите ли, должна скромноотойти в тень, именно в ту минуту, когда для всех начинается веселье! Какнесправедливо обошлась с вей судьба, сделав ее вдовой с маленьким ребенком,плач которого доносится из соседней комнаты, и лишив всех удовольствий иразвлечений! Всего лишь год назад она танцевала на балах, носила яркие платья,а не эти траурные одеяния, и никогда не имела меньше трех женихов сразу. Ведьей же всего семнадцать лет, и Она еще не успела натанцеваться вволю. Нет, этонесправедливо! Жизнь проходила мимо — по длинной летней, тенистой дороге, вмелькании серых мундиров и цветастых платьев, под звон банджо и шпор. Онастаралась обуздать себя и не слишком призывно улыбаться и махать рукой знакомыммужчинам тем, которых выхаживала в госпитале, — но ямочки на щеках игралипомимо ее воли, да и как бы могла она изобразить убитую горем вдову, когда всеэто сплошное притворство.

Улыбкам и поклонам был внезапно положен конец — тетушка Питти,как всегда слегка запыхавшаяся после подъема по лестнице, вошла в комнату и, неговоря худого слова, оттащила ее от окна, — Душенька! Да вы никакрехнулись! Махать рукой мужчинам из окна своей спальни! Право же, Скарлетт, выменя изумляете! Что бы сказала ваша матушка!

— Они же не знают, что это моя спальня.

— Но они могут догадаться, и это ничуть не лучше. Вы ееДолжны делать таких вещей, душенька. Про вас начнут говорить, скажут, что выслишком нескромно себя ведете… И к тому же миссис Мерриуэзер известно, что этоокна вашей спальни.

— И конечно, старая хрычовка не преминет оповестить обэтом всех мужчин.

— Душенька, как не совестно! Долли Мерриуэзер — моялучшая подруга!

— Все равно она старая хрычовка… Ах, тетя Питти,простите меня, ну не надо, не плачьте! Я позабыла, что это окно моей спальни, ябольше не буду! Мне… мне просто очень хотелось поглядеть, как они едут. Мне бытак хотелось поехать с ними, — Душенька!

— «Да, да» хотелось бы. Мне надоело сидеть тутвзаперти, — Скарлетт, пообещайте мне, что вы никогда не повторите большетаких слов. Все будут думать, что у вас нет ни малейшего уважения к памятибедного покойного Чарли…

— Ох, тетя Питти, ну, пожалуйста, не плачьте!

— Боже мой, теперь я и вас довела до слез, —всхлипнула тетушка Питтипэт и с чувством облегчения полезла в карман юбки заносовым платком.

Твердый комок, стоявший у Скарлетт в горле, уступил наконецместо слезам, и она заплакала громко, навзрыд, но не по бедному Чарли, какполагала тетушка Питтипэт, а во затихавшему вдали смеху и скрипу колес.Встревоженная Мелани с гребенкой в руке вбежала, шелестя юбками, в комнату. Ее,темные волосы, обычно всегда аккуратно уложенные в сетку, пышным облакоммаленьких своевольных кудряшек рассыпались по плечам.

— Дорогие! Что случилось?

— Чарли! — сладко всхлипнула тетушка Питтипэт,упоенно отдаваясь своему горю и припадая головой к плечу Мелани.

— О! — воскликнула Мелани, и губы ее задрожали приупоминании имени покойного брата, — Мужайтесь, моя дорогая! О, Скарлетт,не плачь!

Скарлетт же, упав ничком на кровать, рыдала в голос,оплакивая свою впустую проходящую молодость, лишенную уготованных этомувозрасту развлечений. Она рыдала, как дитя, привыкшее слезам» добиваться всего,чего ни пожелает, но понимающее вместе с тем, что на сей раз слезами непоможешь и потому рыдающее уже от негодования и отчаяния. Уткнувшись головой вподушку, она со злости колотила ногами по стеганому одеялу.

— Лучше бы я умерла! — самозабвенно всхлипывалаона. Перед лицом такого бездонного горя необременительные слезы Питтипэтвысохли, а Мелани бросилась утешать сноху.

— Дорогая, не плачь! Вспомни, как тебя любил Чарльз!Пусть это послужит тебе утешением! Подумай о своем драгоценном малютке!

Чувство обездоленности оттого, что она лишена теперь всехдоступных другим утех, раздражение оттого, что никто ее не понимает, сковали,по счастью, Скарлетт язык, иначе, с унаследованной от Джералда привычкой нестесняться в выражениях, она выложила бы напрямик все, что накопилось у нее насердце. Мелани погладила ее по плечу, а тетя Питти заковыляла к окну, чтобыопустить жалюзи.

— Не надо! — яростно вскричала вдруг Скарлетт,поднимая от подушки красное, опухшее от слез лицо. — Не опускайте! Я ещене умерла, хоть лучше бы мне умереть! О пожалуйста, уйдите, оставьте меня одну!

Она снова уткнулась головой в подушку, и, шепотомпосовещавшись друг с другом, обе дамы на цыпочках удалились. Скарлетт слышала,как Мелани, понизив голос, говорила тете Питтипэт, когда они спускались слестницы:

— Тетя Питти, прошу вас, не надо при ней упоминать оЧарльзе. Вы же знаете, как тяжело это на нее всегда действует. У бедняжкиделается такое странное выражение лица — мне кажется, она каждый раз с трудомудерживается от слез. Мы не должны усугублять ее горе.

В бессильной ярости Скарлетт снова заколотила ногами поодеялу, ища и не находя достаточно крепких слов, чтобы выразить душившую еезлобу.

— Пропади все пропадом! — выкрикнула она наконец впочувствовала некоторое облегчение. И как только Мелани может так спокойносидеть дома, не снимать траура по брату и отказываться от всяких развлечений —ей же всего восемнадцать лет? Мелани словно не замечает, что жизнь проноситсямимо под звон банджо и шпор. Или это ее не трогает?

«Да просто она бесчувственная деревяшка, — думалаСкарлетт, дубася кулаком по подушке. — У нее никогда не было столькопоклонников, как у меня, ей и терять нечего. К тому же… к тому же у нее естьЭшли, а у меня… у меня — никого!» И, разбередив еще сильнее свои раны такимимыслями, она снова залилась слезами.