— Дядя Дюльер, а расскажите мне что-нибудь о милорде, — попросила я, подпирая подбородок ладонью. — Чем он занимается? Кто он? Вы ведь наверняка все знаете.

— Все знать никому не дано, — он бережно взбивал крем. — Я давно работаю у милорда. Сначала был поваром у его матери. Когда он подрос и занялся самостоятельной жизнью, стал его поваром.

— Так вы его помните ребенком? — я закинула в рот орешек. — И каким он был? Капризным, нахальным драконенком?

Дядя Дюльер засмеялся.

— На удивление — нет. Он был рассудительным. Всегда приходил на обед с серьезным сосредоточенным лицом с книгой в руках, каждый раз с разной. Ни за что не отдавал, нет. Матушка его ругала за это, и я даже пытался обменять книгу на шоколадный мурсонье, его любимый десерт. Не согласился.

— Читал за обедом?

— Каждый день, — кивнул дядя Дюльер. — Бывало, он и про еду забывал, так и уходил, не притронувшись к блюдам.

— Он, наверное, хорошо учился?

Повар покачал головой.

— Терпеть не мог школу, отметки болтались на уровне ниже среднего. Однажды он устроил забастовку, чтобы не возвращаться туда после выходных. Утверждал, что учителя ничего не смыслят в точных науках. Сорвал несколько уроков, доказывая учителю, что тот не прав и в книгах, которые он прочитал и досконально изучил, написано по-другому.

Дядя Дюльер смеялся и я тоже.

— Нелегко с ним было?

— Нет, нет, — возразил повар, — он вел себя достойно с прислугой. Никогда не позволял себе оскорбительных слов. Даже помогал. По собственному желанию.

Я внимательно слушала, не перебивая дядю Дюльера, и грызла орешки.

— Заставить что-то делать против его воли — нет, нет. Невозможно! Невозможно. Он не станет отнекиваться, ругаться, кричать, — нет. Он просто развернется и уйдет, — всё! — дядя Дюльер улыбнулся своим воспоминаниям. — Много у них с матушкой было скандалов. От нее ему редко удавалось уйти молча.

— А отец?

— Отец погиб, когда милорд был совсем маленьким. Он и не помнит его толком. Хороший был человек, — улыбка Дюльера сделалась печальной.

— Я не знала, — нашлась я, сев ровнее. Неудобно получилось.

— Так откуда ж тебе знать? — он откинул скорбные воспоминания. — Милорд с пленниками не особо разговорчив.

Я пошарила в пальцами в чашке — пусто. Закончились орешки…

— И много у него было пленников?

— Достаточно, — дядя Дюльер занялся мармеладом. — Обычно они жили в подвале и со мной он их не знакомил.

Подвал. Не люблю эти мрачные сырые помещения, где воздух прямо-таки пропитан удручающим настроением.

— Мне, выходит, повезло, — я снова положила голову на руки.

— Девушку, да в подвал… Совесть бы ему не позволила.

— Ну не знаю, не знаю, — протянула я. — Убить меня он уже обещал.

Дядя Дюльер засмеялся. На плите что-то заурчало и повар, напевая себе под нос, растворился за клубами пара.

— Дракон, что с него взять? — заговорил он, вернувшись к яблокам. — Я всю жизнь провел среди них. Они горячие, вспыльчивые, но милорд владеет собой прекрасно. Лучше из всех драконов, которых мне довелось повстречать.

Хорошо бы, если б так. Не хочется оказаться в брюхе у красного дракона. Там темно, жарко и наверняка много мусора после всех, кого он съел раньше.

У дяди Дюльера до обеда я не досидела — забрал дворецкий. Им оказался тощий, длинный мужчина в костюме с черной бабочкой, выпученными глазами и непропорционально длинным лицом. Слова он растягивал, отчего голос его делался нудным и начинал раздражать после пятого слова.

— Твоя задача аккуратно, понимаешь? Аккуратно протереть рамы картин. Не испорть ничего. Аккуратно!

Слово «аккуратно» он повторил не менее десяти раз, так что когда тряпка попала ко мне в руки с очистительным раствором, я была крайне раздражена. Дворецкий, мистер Хоунто, решил проследить, насколько аккуратно я выполняю порученную мне работу, и стоял за спиной, пока я до блеска натирала золотую раму безобразной картины. Лицо человека на картине состояло из четырех квадратов разного размера и цвета, глаза уродливо разместились в разных плоскостях, а рот съехал на место подбородка, который вовсе отсутствовал.

Не понимаю, как этот кошмар можно было разместить в таком красивом коридоре.

— Нежнее три, нежнее, — нудил под ухом мистер Хоунто. — Не задень полотно!

Это полотно, по-моему, уже не раз задели. А если нет — то пара лишних штрихов этой картине совершенно не повредит!

— Осторожно! Это велонское золото! — дворецкий, видимо, не собирался уходить.

— Мистер Хоунто, — не выдержала я, — мне кажется, я слышала шум у двери, — я улыбалась, как могла.

Дворецкий намеревался сказать что-то еще, но закрыл рот и, хмыкнув, направился к двери.

— Это не так, то не так, — я отрывистыми нервными движениями терла раму. — Сам бы взял и показал.

— И часто ты с собой разговариваешь? — раздалось за спиной, и я едва не свалилась со ступеньки деревянной лесенки, ножки коей грозили разъехаться по скользкому мраморному полу.

Балансируя и пытаясь восстановить равновесие, ухватилась за картину, чтобы не упасть. Я не упала. А вот картина сорвалась и наткнулась на торчащую перекладину из дерева и это столкновение она не пережила.

Беда…

Золотая рама и порванное полотно висели на лесенке.

Я спустилась на пол, высвободила картину. На месте уродливого лица зияла дыра. Рядом гневно засопели.

Я взгромоздилась на лесенку вместе с картиной, вернула ее на прежнее место…

— Так она выглядит гораздо лучше, — изрекла я.

Без этой мазни вместо нормальной головы она действительно смотрелась куда лучше.

Гневное сопение усилилось. Тут прискакал мистер Хоунто, взглянул на картину, схватился за сердце, за голову и со стоном побрел по коридору, ища кого-нибудь, кто даст ему капли для сердца.

У меня за спиной все еще сопели, а я оборачиваться не спешила. Зачем? Мне не нравится, как в гневе выглядит лицо моего похитителя.

— Вы снова меня напугали, — пробормотала я спускаясь, — кто вас учил подкрадываться со спины?

Я разглядывала лесенку, лишь бы только не смотреть на милорда. Ведь не виновата я… Случайно вышло.

Рядом шумно выдохнули, очень шумно вдохнули…

— Ладно, — напряженно произнес мужчина, — ладно. Она мне все равно никогда не нравилась.

Я с сомнением покосилась на дракона. Он смотрел на дыру в картине.

— А я подумала, что у вас чудовищный вкус.

— Это был мамин подарок, — все еще напряженно, но уже не настолько явно, произнес он.