Может, он и расслышал, но виду не подал.

— Да, и еще количество Логвиновых! — как бы вспомнив,добавил он задумчиво.

— Что?

— В прошлый раз, по ее словам, в селе Мокша их былотринадцать семей. В этот раз оказалось шестнадцать. Тебе не кажется, что ониразмножаются подозрительно быстро?

Марина молчала.

Стукнула оконная створка, распахнулась. Ворвался влажныйветер, надул белую штору, капли забарабанили по подоконнику. Федор притворилокно.

— Пойдем. — Он отряхнул руки, влажные от дождя.

— Куда?

— Сварим кофе, — предложил он сердито. — Все равно дождьидет.

Дождь не шел, а лил и, кажется, залил все вокруг, в томчисле и остатки Марининого здравого смысла. Остались еще самоуважение,гордость, девичья честь и что-то в этом роде. Бабушка могла бы перечислитьнаизусть, а Марина нет.

Про кофе никто даже не вспомнил. Наверное, никакого кофевообще не было в программе. Наверное, Федор Тучков Четвертый с самого началазадумал… это.

Даже про себя, даже в горячке, Марина не могла это назвать.То, что он с ней делал. То, что она делала с ним.

Куда-то подевалась его фиолетовая распашонка. Марина понятияне имела, куда и когда, только теперь она трогала его, гладила, как будтопробовала на вкус вино, и с каждым глотком вкус становился все лучше и лучше.

Насыщеннее.

Она решила было ни за что на нею не смотреть, но ей оченьхотелось — о, ужас! — и тогда она стала смотреть. За десять минут из нормальнойженщины она превратилась в развратницу!

Федор запустил ей руку в волосы и легонько сжал затылок, иона забыла про маму с бабушкой.

Он знал, что ни за что не станет спешить — разве можно?! Ещеон знал, что ни за что не потеряет голову на полпути — ему не двадцать лет, и унего есть жизненный опыт! Также он был уверен, что поначалу ему придется толькои делать, что говорить, чтобы не напугать профессоршу до полусмерти, и он почтиподготовился к лекции — а как же!

Он ужасно спешил, потерял голову и не сказал ей ни слова.

Ни одного.

Он только тискал ее так, что отрывал от пола, гладил так,что на ней оставались красные пятна, вдыхал ее запах, терся щекой о ее волосы,держал ее за шею, чтобы она не могла ни отвернуться, ни уклониться, и ждалкатастрофы.

Она совсем ничего про это не знает.

То есть скорее всего она знает то, что показывают в фильмахили пишут в умных книгах. То есть гораздо меньше, чем просто ничего. Вернее, неменьше, а хуже, потому что она ждет от него чего-то, а он понятия не имеет —чего именно!

Он земной мужчина с земными же желаниями и примитивнымимужскими мозгами. Вряд ли он сумеет правильно изобразить то, о чем писали вкнигах и что показывали в фильмах.

Да и никаких таких книг он никогда не читал! Может, надобыло?

Профессорша возле его уха сдавленно пискнула и потянула своюруку, и ему пришлось освободить ее. Она смотрела на него во все глаза, и ему показалось,что она чувствует некую смесь ужаса и любопытства, и на миг ему вдруг сталопротивно.

— Что? — спросил он громко. Специально громко, чтобызаглушить то противное, что оказалось так близко.

Она как будто вздрогнула и пропищала жалобно:

— Ничего…

— Тебе неприятно?

Нельзя, нельзя так спрашивать! Следует спросить как-тоизысканно или возвышенно, или вообще не спрашивать, или…

Осторожно растопыренной ладонью она потрогала его бедро —там, где кончались теннисные шорты. Ладошка была влажной, и шерсть на ногемоментально встала дыбом.

— Ты такой… — растерянно пробормотала Марина и сделаладвижение, как будто слегка погладила его ногу.

— Какой?

— Странный.

— Почему? — Он уже почти не соображал. Пальцы забрались подплотную ткань и там замерли и только чуть подрагивали, как будто трясласьиспуганная мышь.

— Плотный. И волосы на ногах.

Он собрался было с силами, чтобы затянуть что-нибудь в томдухе, что волосы на ногах есть почти у всех мужчин на свете, такова уж ихприрода, но тут она вытащила руку, и его постигло тяжкое разочарование.

Он не знал, как нужно ее попросить, чтобы она еще егопотрогала.

Совсем недавно он рассуждал о своей невиданной опытности иеще о том, что ему не двадцать лет, и все свои проблемы он решит легко — воткак.

Собственное тело сейчас казалось ему слишком большим, ичужим, и болезненным. Он как будто никак не мог к нему приспособиться, что ли?

Черт побери, даже в первый свой раз он чувствовал себяраскованнее, чем сейчас, когда профессорша сопела ему в ухо и все опускалаглаза, чтобы рассмотреть получше!

Он уже и не хотел, чтобы она его рассматривала. Он не былуверен, что сможет это вынести.

Рука пробралась повыше и потрогала спину, потом бока, потомживот — по кругу. Потом ее ладошка оказалась у него за поясом шорт.

Если из бесконечной последовательности убрать бесконечноечисло членов, она все равно останется бесконечной.

Бесконечность. Не ноль. У вас нет никакой фантазии, как умоих студентов!

О, у него целая куча фантазий, не то что у студентов!Студентам и не снились такие фантазии, какие имеются у него в избытке!

Он тяжело дышал, и спина стала мокрой.

— Подожди.

— Что?

— Подожди, пожалуйста.

Она отдернула руки, поняв, что он просит серьезно.

Он просил серьезно, некоторым образом даже слезно. Маринапосмотрела ему в лицо. Лицо выражало смесь отчаяния и странного веселья.

Вот беда, она понятия не имела, что должно выражать лицомужчины, когда пытаешься залезть к нему в шорты!

— Почему… подождать?

Он засмеялся. Такого отчаяния он не испытывал давно. Илиникогда не испытывал.

— Марина. Я тебя прошу.

— Что?

— Наверное, нам лучше… лечь.

— Лечь? — переспросила она дрогнувшим голосом.