С одной стороны улицы, которая в будущем станет называтьсяСолянским проездом, зеленел пустырь, на котором паслись козы; с другой торчалкривой забор – вот и весь городской пейзаж.

– Да рассказывай ты! – пихнула локтем Соломка. – Кем вчеравырядились? Опять каликами перехожими!

– Нет. Государь дьячком, я монашком, а Басманов – он с намибыл – бродячим попом. За реку ходили, по кабакам. Слушали, что в народе проновый указ говорят.

Новый указ Дмитрия Первого объявлял войну застарелойроссийской напасти – взяточничеству. Царь повелел удвоить жалованье всемслужилым людям, чтоб не мздоимствовали по необходимости, от нужды, а кто всеравно будет хапать, того приказано карать стыдом: водить по улицам, повесив нашею взятку – кошель с деньгами, связку меха или что им там сунут. Юрка считал,что позор – наказание поэффектней тюрьмы или порки. И, по обыкновению,отправился слушать, как откликнутся на новшество простые люди (он это называл«изучить общественное мнение»).

В дотелевизионную эпоху правителю в этом смысле было легче.В лицо царя мало кто знал, уж особенно из посадских (горожан). Да кому быпришло в голову, что царь и великий князь может вот так запросто, в латаномармячишке или рваной рясе бродить среди черни.

– Дьячком? Царь-государь? – осуждающе покачала головойСоломка. – Срам-то какой! Ну, чего смолк? Дальше сказывай.

– Тогда не перебивай, – огрызнулся Ластик. И рассказал провчерашнее.

Сели они за Крымским бродом в кружале (питейном заведении) –большой прокопченной избе с низким потолком, где тесно стояли столы и густопахло кислятиной. По соседству десяток посадских пили олуй (пиво), закусываясолеными баранками и моченым горохом. Компания была шумная, говорливая – именното, что надо.

При Годунове тоже пили, но молча, потому что повсюду шнырялишпионы, и человека, сказавшего неосторожное слово, сразу волокли в тайныйприказ. Хорошо если просто кнутом выдерут, а то и язык за болтовню вырвут иливовсе голову с плеч.

Нынешний же государь, все знали, доносы запретил, а кто споклепом или ябедой в казенное место придет, того велел гнать в шею. Жалобыдозволил подавать только открыто, причем принимал их сам, для чего дважды внеделю, по средам и субботам, в государев терем мог прийти всякий. Этоновшество, правда, оказалось не из удачных. Обычные люди идти к самому государюсо своими невеликими обидами не осмеливались, приходили все больше сумасшедшиелибо завзятые кляузники.

Но зато в кабаках теперь разговаривали бесстрашно, о чемхочешь.

К примеру, у красномордого дядьки, что сидел подле окошка,царев указ одобрения не вызвал.

– Возьмите меня, – говорил он, чавкая. – Вот я земскойярыжка (это вроде милиционера из патрульно-постовой службы). Платили мнежалованье копейку и две деньги в день. На это разве проживешь? А ничего, нежаловался. Потому что мне за мою доброту кто яичком поклонится, кто напрестольный праздник сукнеца поднесет или так бражкой угостит. Вот я и сыт, ипьян, и одет. А теперь что? Ну, кинули мне от государя три копейки в день. Эторазве деньги? На пропитание-то довольно, а женке платок купить? А чадам леденцамедового? Тележка у меня вон старая, четвертый год езжу, обода на колесахпрохудились. Надо новую покупать, али как? Теперь допустим, поймали меня намалом подношении – скажем, у тебя, Архипка, две щуки взял, за мое над тобойпопечительство. Стоит оно двух щук?

– Стоит, кормилец. Еще и плотвичку прибавлю, только незабидь, – охотно поддержал его один из собутыльников, очевидно, торговец рыбой.

– То-то. А мне твоих щук с плотвичкой на шею повесят изачнут по рынку водить, всяко позоря. Кто после такого срама меня, ярыжку,страшиться будет? Мальчишки засмеют!

– Да-а-а, оно конечно, – повздыхали остальные. Юрка в своейнадвинутой на глаза скуфье слушал внимательно, уткнувшись носом в деревянныйжбан. Ластик нервно оглядывался по сторонам – ему в этом темном, зловонномкабаке было неуютно. Один лишь воевода Басманов ел и пил за троих. Удивительныйэто был человек – просто бездонная бочка. Перед выходом в город как следуетпоужинали. Басманов сожрал пол-гуся, здоровенный кус баранины, десяток пирогови выпил кувшинище венгерского, а тут потребовал щей, каши, жареных потрохов иуписывал за обе щеки. Широкие рукава рясы закатал до локтей, ворот распахнул итрескал – только хруст стоял.

Не нравилось Ластику, что Юрка так носится с этим боровом.Поставил его главным надо всем войском, слушает его, на охоту вместе ездят.

Говорит, что, хоть у Басманова извилин немного, зато оннастоящий мужик – крепкий и верный, такой не продаст. Он и под Кромами заГодуновых до последнего стоял. Уж все стрельцы взбунтовались, перекинулись насторону Дмитрия, а воевода присягу нарушать отказался. Навалились на негокучей, насилу одолели и привезли к царевичу связанного – на казнь. Басманов итогда пощады не запросил, только зубы щерил да ругался. Когда же послеразговора с глазу на глаз поклялся служить Дмитрию, то сделал это не от страха засвою жизнь, а потому что царевич ему полюбился.

В кабак вошли еще человек десять, сели на лавке у стены.Парни всё крепкие, молодые. По виду боярские слуги или, может, охранники изкупеческого каравана – у каждого на поясе нож или кинжал.

Зашумели, загалдели, потребовали штофы с вином, и сразузаглушили всех остальных.

Один из пришедших, правда, не орал, не пил. Надвинул на лицошапку, привалился к стенке да захрапел – видно, ребята не в первое кружалозашли, успели подогреться.

Юрка недовольно оглянулся на крикунов, потому что мешалислушать.

Один из них заметил и нагло так, с вызовом, сказал:

– Чего кривишься, голомордый? Али не нравимся?

Ластик так и сжался, зная вспыльчивый и бесстрашный нравгосударя. Но Юрка ответил довольно миролюбиво – не хотел связываться с пьянымдураком:

– Я не голомордый, я бороду брею. И тебе не мешало бы, а товшам раздолье.

Это у него такая теория была: что половина эпидемий на Русипроисходит от грязных, нечесаных бород, рассадников вшей, блох и прочейпакости. Потому царь и брился, чтоб новую моду ввести. И кое-кто из бояр ужесобезьянничал – стали на польский манер носить одни усы или маленькую бородкуклинышком.

– Сам ты вша! – заорал парень, да как вскочит, да какбросится на Юрку, и не с кулаками – с ножом.

Басманов, смачно высасывавший мозговую кость из щей, непрерывая этого увлекательного занятия, выпростал из-под стола ножищу и ловкоподсек буяна под щиколотку – тот растянулся на полу, среди объедков.