Медленно прошелся, глядя каждому в глаза, снизу вверх.Прищурится, брэкетом цыкнет, Божьим Оком на груди сверкнет – и переходит кследующему.

Штирлиц тоже участвовал в психологическом давлении: топорщилперья, угрожающе разевал клюв.

Каждый из приказчиков, конечно, пугался. Но только один,конопатый, сделался белее простыни, и подбородок задрожал.

Эге, сказал себе Ластик, но виду не подал. Если торговцу наворишку указать – забьет до смерти, не поглядит на царский запрет.

– Ну вот что, честной купец, – объявил премудрый Ерастий,завершив обход. – Божье Око узрело, что завтра покраденные деньги к тебе вмошну вернутся, сами по себе. А вора ты боле не ищи и никого из приказчиков ненаказывай.

Купец засомневался:

– А коли не вернутся, тогда так? Ведь три рубля с двумякопейками, шутка ли?

– Не вернутся, тогда снова приходи, – разрешил Ластик имногозначительно посмотрел на конопатого. Тот едва заметно кивнул.

– Ррроссия – Брразилия: шесть – ноль! – триумфальновозвестил Штирлиц.

А Ластику помечталось: может, если удастся вернуться в своевремя, пойти работать сыщиком в уголовный розыск? Вроде бы есть талант. Опятьже наследственность.

Только мечты эти были пустые. Никогда уже не попадетшестиклассник Фандорин в свой лицей с естественно-математическим уклоном,никогда не переступит порога родной квартиры…

Унибук-то к владельцу так и не вернулся.

Тогда, год назад, Юрка с интересом выслушал про замечательныесвойства компьютера, который он упорно называл ЭВМ, «электронно-вычислительноймашиной», пообещал книжку из Шуйского вытрясти. И сделал всё, что мог.

Нагнал на боярина страху: в Москву велел везти на простойтелеге, закованным в железа. Вопреки собственным правилам, пугал застенком ипытками. Василий Иванович и трясся, и слезы лил, но унибука не отдал.

Говорил, что полистал волшебну книжицу, ничего в ней непонял и устрашился – порешил ту невнятную премудрость изничтожить. Жег ее огнем– не сгорела, кинул в Москву-реку – не потонула, даже не намокла. Тогда велелслугам запечатать книгу в дубовый бочонок с камнями, да отвезти в Кирилловмонастырь, чтоб святые старцы прочли над нею молитву и бросили в Бело-озеро,где омуты глубоки и подводны токи быстры.

По возвращении в Москву допросили Князевых слуг. Теподтвердили: да, возили они на север некий малый бочонок и утопили его напротивмонастыря.

Государь отрядил на Белое озеро целую экспедицию. Месяц тамкрюками по дну шарили, но вернулись ни с чем.

В общем, пропал универсальный компьютер. Бежать сталонекуда. Не в колодец же лезть, в 20 мая неизвестно какого года? И тем более неназад в могилу – в 1914 году Ластика тоже ничего хорошего не ожидало, разве чтонож сеньора Дьяболо Дьяболини.

А, может, оно и к лучшему, что нет унибука. Как бы Ластикбросил друга и начатое дело? Да какое дело!

Шуйского же пришлось выпустить. Даже в ссылку его царь неотправил, как собирался. Ластик сам выпросил боярину прощение. Конечно, неиз-за Василия Ивановича (чтоб ему, идиоту суеверному, провалиться) – из-заСоломки.

Только о ней подумал – за воротами раздалось конское ржание,стук копыт, грохот колес, зычные крики «Пади! Пади!»

Вбежал во двор скороход, увидел князя Солянского, поклонилсяи давай мести алой шапкой по земле – раз, другой, третий, от чрезмерногопочтения:

– К твоей милости княжна Соломония Власьевна Шаховская!

– Скажи, сейчас буду.

Ластик поднялся, передал попугая дворецкому.

На ближней церкви Рождества Богородицы-что-на-Кулишкахударил колокол, созывая прихожан на молитву. Стало быть, уже три часапополудни, пора ехать в Кремль, на заседание Сената. По Соломке можно часыпроверять, тем более что стоявший в парадной горнице часовой короб нюрнбергскойработы, хоть и был украшен золотыми фигурами, но время показывал весьмаприблизительно.

Ехать к царю на совет вельможе такого ранга полагалось счестью, то есть с подобающим эскортом и с превеликим шумом, иначе зазорно.

Из колымажного сарая выкатили здоровенную карету и запряглив нее аж десять лошадей – на большей, чем у князя Солянского, упряжке ездиллишь государь.

Спереди и сзади выстроились пешие и конные слуги, зазвенелисаблями, защелкали кнутами, загорланили «Пади! Пади!» – это чтобы прохожиерасступались и шапки снимали. Ничего не поделаешь, таков стародавний порядок,за один год его не сломаешь. При всем шуме двигались еле-еле, шагом, потому чтобегают и несутся вскачь лишь холопы, а государеву названному брату поспешностьне к лицу.

Но пышная карета, со всех сторон окруженная свитой, поехалавперед пустая, сам же князь забрался в возок к боярышне Соломонии Влась-евне –тот был попроще и запряжен всего лишь шестерней.

На сиденье напротив княжны сидели две мамки, потому чтоблагородной девице одной из дому выезжать неподобно, но они у Соломки быливымуштрованные. Едва увидели Ластика – зажмурились, да еще глаза ладонямиприкрыли. Тогда Соломка чопорно подставила круглую румяную щеку, Ерастий еечмокнул, и боярышня зарделась. Такой у них сложился ритуал, повторявшийся изодня в день.

Дождавшись чмока, мамки глаза открыли – стыдная (то естьинтимная) часть была позади.

Соломка махнула им рукой, и дрессированные бабы залепили ушивоском – к этому они тоже привыкли. Были они редкостные дуры, княжна нарочнотаких подбирала, но все же лишнего им слышать было ни к чему.

– Ну что вчера-то? – нетерпеливо спросила Соломка. – Кудаходили-ездили?

– Вчера вообще такое было, ты себе не представляешь!

После столь интригующего начала Ластик нарочно сделал паузу,чтоб потомить слушательницу. Будто случайно выглянул в окошко, да словно бы изасмотрелся на улицу.

По правде говоря, ничего интересного там не было, улица какулица.

Посередине грязь и лужи, по краям дощатые мостки – вродетротуаров. Там стоят люди, разинув рты, смотрят на боярский поезд. Женщины всев платках, мужики в шапках – простоволосыми из дому выходить срамно. Будь хотьв рванье, в драных лаптишках, а голову прикрой.