— Да так, — Сизый завороженно улыбнулся и снова затянул густой дым. — Не сложилось немного. Что уж теперь. Я здесь благодаря этому, и ни о чем не жалею.

— А я раньше не замечал, что ты тоже воду мутишь, — Щегол сонно потер глаза. — Больше полугода с вами, а знаю только какие-то отрывки.

— Надо радоваться этому, — Сизый соскочил с подоконника и зевнул. — Когда узнаешь всю правду, все краски блекнут, и реальность начинает горчить. Если честно, я и сам не хочу знать всей правды. Уж лучше буду тешить себя ложью, а то итак слишком много горечи, — он хлопнул Щегла по плечу. — Пошли спать, завтра много дел.

* * *

Сегодня уезжала Ласточка. Одному Соколу известно, зачем она уезжает и сколько ее не будет. Единственное, что знал Щегол, что она едет на его родину. Он сотню раз решался еще заговорить с ней о том, чтобы она сходила к дому, где он рос. Неизвестно почему, но Щегол испытывал панический страх при одной только мысли, что он так и не узнает, если что-то случилось с его родными. Он так и не решился поговорить с Ласточкой. На тренировках она не давала ему спуску и гоняла, как проклятого, будто готовила на всероссийские соревнования. А после у Щегла не было сил не то что разговаривать с Ласточкой, он вообще говорить не мог. Вчера он совсем отчаялся получить единственную возможность, но Ласточка подошла к нему сама. Как бы невзначай предложила с утра пробежаться вместе, а там она и дала свое согласие на то, чтобы узнать о матери Щегла.

— Адрес, имя и внешность, — даже во время разговора темп она не сбавляла.

Щегол рассказал, не имея ни малейшего представления о том, как Ласточка будет ее искать. Но это ведь Ласточка, а значит, беспокоиться не о чем, и она разберется. Он решил не спрашивать ее больше ни о чем, что всегда хотел спросить, чтобы не спугнуть ее с шага навстречу. Щегол начал бегать по вечерам со дня, когда они начали тренироваться с Соколом. Это помогало проветрить голову и спать безо всяких снов. По утрам он не хотел сталкиваться с Ласточкой в лесу, чтобы она не решила, что это такой способ надавить на нее с принятием решения. Но она сама позвала его, сама согласилась. Так что это победа. Победа Щегла над отстраненностью и строгостью Ласточки.

— Спасибо, — Щегол слегка замедлил бег. — Я даже не знаю, как отблагодарить тебя за это.

Ласточка ничего ему ответила и только ускорилась, а вскоре и вовсе скрылась из виду за соснами, куда уходила тоненькая тропинка, освещенная утренним светом. Молчала она и сейчас, когда они ехали в «Буханке». Сокол предложил подкинуть Щегла и Сизого до участка, пока будет довозить Ласточку до вокзала, где ее ждет электричка, а после и дорога длинною в шесть часов. Щегол с Сизым сидели в пассажирском отсеке на сидении, что жутко скрипело и готовилось к тому, чтобы отвалиться. Вначале они хотели сидеть на корточках, как всегда и делал Сизый, но из-за недавнего дождя дорога ухудшилась, и «Буханку» как обычно, водило из стороны в сторону. Сокол с Ласточкой тоже ехали молча. Было странно наблюдать за тем, как люди проводят большую часть времени вместе, но при этом почти никогда не разговаривают друг с другом. Трудно было вообразить, как они живут в одной комнате, если даже в присутствии других между ними такая тишина. Если сравнивать с комнатой, где жили Сизый, Чиж и Щегол, то там вечно стоял гомон голосов и смеха. Потому что Сизый просто не переносил тишину и считал, что ее всегда надо чем-то заполнять. Иногда к ним присоединялась Сорока, и шума становилось только больше. Первый же этаж был похож на Богом забытое место, потому там максимум храпела Плюша. Щегол списывал это на то, что они живут вместе давно и уже успели обсудить все то, что принято обсуждать. «Буханка» подъехала к милицейскому участку и выплюнула Сизого и Щегла на улицу.

— Сколько тебя не будет? — Сокол вывернул руль на дорогу, ведущую до вокзала.

— Неделя, может две, — Ласточка пожала плечами и облокотилась на дверь. — Я давно ее уже не видела, а она сказала, что очень соскучилась.

— Передавай от меня привет, — Сокол слегка улыбнулся, вспоминая ту, о ком шла речь.

— Готова поспорить, что она все еще будет настаивать на том, чтобы ты поставил себе протез, — она едва слышно рассмеялась. — А то с повязкой на дворового кота похож, — Ласточка вскинула руки. — Это не мои слова!

— Меня чаще собакой нарекали, — Сокол все еще безмятежно улыбался. — Готов поспорить, если бы он был жив, то все еще называл меня дворовым псом.

— Зачем ты так? — Ласточка опустила взгляд. — Он любил тебя, а мне… Я все еще не могу говорить о нем так легко.

— Я тоже, — он поставил машину на парковку и провел ладонью по лицу. — Я тоже любил его и мне тоже больно, до сих пор.

Ласточка посмотрела на Сокола, сведя брови над переносицей. Он снова сделал больно. Не как всегда, из расчета оттолкнуть от себя как можно дальше, а тем, что сказал горькую правду. Впервые за столько лет.

— Я никогда не говорил тебе этого. Долгое время не позволял себе даже мысли о нем, — Сокол смотрел в упор. — Но мы выросли, я все чаще думаю о Дрозде и Филине. Все вышло так сумбурно и неправильно, без должного уважения, а ведь именно благодаря им мы живы. И…, — он слегка поджал губы, а после продолжил. — Я чувствую вину за то, что с ними произошло. Прости меня.

Она больше не смотрела на него, а взгляд устремился куда-то вдаль, желая избежать этого разговора как можно сильнее. Она и сама все время винила Сокола в их смерти. Ведь именно из-за него схватили Дрозда, именно из-за его импульсивности началась та перестрелка, и именно из-за него часть ее семьи погибла. Но по большей части она винила его не столько в смерти, сколько в равнодушие после нее. То, кем он стал потом, во что заставил превратиться саму Ласточку, то, куда он их втянул. Слышать от Сокола извинения и признание вины было ударом в самое сердце. Ей хотелось закричать. Почему ему на эти слова потребовалось двенадцать лет. Почему он столько времени строил из себя бессердечного чужака. А самое главное, заставлял и Ласточку делать это. Сокол толстым слоем бетона залил ее чувства и запретил