Нинель смотрела завороженно, как маленькая девочка на ДедаМороза с большим мешком за спиной. Аверьян сопел, щупал нижнюю челюсть, глазато собирались в кучку, то расходились в стороны так, что мог читать обложкикниг на противоположных стенах. Ушастик недоумевающе мигал зеленым глазом,кричал о своей готовности вместе с любимой хозяйкой разделать нас с Аверьяном,надрать нам задницы, размазать по стенам, оба моих компа тоже смотрели всемииндикаторами и, приставив большие виртуальные пальцы к виртуальным вискам RAMа,махали остальными…

Впервые мы не резались ни в «Хмельницкого», ни в «Аттилу», авместо этого лазили по игровым сайтам, жадно считывали новости, а потомпопросту копировали на хард, после прочтем, жадно интересовались анонсами ипланами разработчиков.

К отцу явился неизменный Валериан Васильевич, с ним ещедвое таких же до жути интеллигентных, мы слышали, как побренькал их тамтам,потом все выбрались на кухню. Нам тоже приспичило кофе, но мне не хотелосьобщаться с кроманьонцами, сейчас я на взводе, что-нибудь да брякну. Черезполчаса, когда Нинель уже зевала во весь хорошенький ротик, двое вежливопопрощались и ушли, но так долго стояли в прихожей, что извылся дажефлегматичный Аверьян.

Дверь наконец хлопнула, я метнулся поскорее на кухню, тольков последний момент напустил на себя нужное выражение и вальяжно прошествовал кплите, запоздало поздоровался с Валерианом Васильевичем.

У нас головы были настолько забиты игрой, возможностьюсоздавать самим, творить, что не огрызались даже на обычные поучения, что унынешней молодежи отсутствует культура, только харды на уме, а настоящаякультура – это сексуальные свободы, битлы, бритоголовые в желтых одеждахна Тверской, режиссер Крутицкий-Тругебецкий с его постановкой «Войны и мира»,где главные герои в его трактовке – поручик Ржевский и Наташа Ростова…

Нинель делала бутерброды, я молол, засыпал, следил, как поверхкоричневой мути появляется медленно застывающая масса, становится толще,твердеет, потом ее медленно приподнимает, коричневую кору вспучивают потокимагмы, и вот победные разломы, оттуда вырываются кипящие потоки…

А Валериан Васильевич, уже с чашкой кофе,приготовленного отцом, вкусно разглагольствует о прошлых духовных ценностях.Которые, если мне не изменяет память, совсем недавно были, с точки зрения егособственного отца, новомодным дерьмом, а истинными ценностями были Веласкесы, аиз танцев – пристойные вальсы.

Мелькнула мысль, что когда-то и вальсы запрещали какнепристойные, танцевали тогда на расстоянии друг от друга, без касания, всякиетам падеграсы да мазурки…

– …все новое, – проник в сознание свысокауказывающийголос, – как общеизвестно, лишь хорошо забытое старое…

Нинель смотрела насмешливо, но благовоспитанно молчала.Аверьян остался в комнате, ждет кофе и бутерброды. Я покрепче стиснулчелюсти. Пальцы мои все быстрее двигали ложечкой, коричневая масса быстрорастворяется в горячей воде. Пока только эти совместные кофепития связывают моймир и уходящий мир, с которым спорить бесполезно, надо только выждать, когда онсклеит ласты. Хорошо бы что-то придумать вместо кофе, тогда бы я не слышалэтого многозначительного бреда…

Не знаю, что задело мое нутро, возможно, это «общеизвестно»,но из меня каркнуло помимо моей гомосапиенсовой воли:

– Точно?

Валериан Васильевич вскинул красивые брови.

– О забытом? Абсолютно.

Он произнес это «абсолютно» настолько непререкаемо, что вомне поднялась горячая волна… и откатилась, внезапно оставив холодный пустойберег. А в самом деле, чего я завелся? Разве это единственная глупость,которую бездумно тиражируют не только идиоты, у которых слюни до полу, но ивсякие бездумники, интеллект которых в этот момент на точке замерзания?

Валериан Васильевич как-то не так расценил мое молчание, ноя уже сосредоточенно разливал кофе по чашкам, ароматная коричневая струя льетсякрасиво, бодрящий запах уже просочился в кровь, проник в мозг, наполнил, всетело оживает, а глаза неотрывно следят за поднимающейся шапкой изсветло-коричневых пузырьков.

Отец подбадривающе сказал Валериану Васильевичу:

– Ты прав, все возвращается на круги своя. Ничего нет новогопод луной. И все новое, конечно же, лишь хорошо забытое старое.

Я взял свою чашку, поклонился:

– Извините, мне надо сделать кое-какую работу на завтра.Уверен, что вы отыщете аналогию анекдотам про поручика Ржевского средидревнеегипетского юмора. Но как насчет самого простого: падает компьютер сдесятого этажа и думает, вот бы сейчас зависнуть…

У двери я оглянулся с нехорошей злорадностью, Нинельткнула мне в спину тарелкой с горкой бутербродов. Сам понимаю, что нехорошо, яже сильнее, умнее, а они всего лишь двое кроманьонцев, два хороших добрыхкроманьонца, что хотят мне добра. И отлично образованных для своегокроманьонского века. Вот только очень агрессивно хотят мне добра. В своемпонимании этого самого добра.

– Зависнуть? – переспросил отец с недоумением. –На чем зависнуть? На бельевой веревке, протянутой этажом ниже?.. Так все жпонятно, только не очень ваш юмор тонок и изящен…

Я ощутил стыд, будто ударил ребенка, выдавил виноватуюулыбку и поспешно попятился из кухни.

Прошла неделя. Все дни я горел, как Тристан, которыйвломился к магам, адептам фаерболизма. Все во мне дергалось в канкане святогоВитта, мысли носились, как спугнутые тараканы после удара кувалдой по миске.

Я продолжал приезжать рано утром и уезжал поздновечером, хотя необходимости уже не было. Все работает, Конон сам иногдазаглядывал в операторскую, переключал с экрана на экран, рассматривал свойособняк издали со всех ракурсов, подходы к нему. Камеры еще и внутри особняка,перекрывая входы-выходы, по одной в каждой важной комнате, а в этой,операторской, даже две неотрывно наблюдают за каждым нашим движением.

Знаю, моего отца такая тотальная слежка привела бы в ужас.Он взорвался бы от благородного негодования, как термояд, но я, человек несовременный, а ультрасовременный, уже понимаю, что подобная тотальнаяслежка – благо. Мне уже сейчас плевать, что кто-то подсмотрит, как яковыряюсь в носу, тужусь на толчке или ставлю на четыре точки Архимеда толькочто встреченную девчонку, имя не спросил, да и ей мое тоже знать – толькопамять засорять лишними файлами. Полный контроль неизбежен, его надо принятькак должное, но зато абсолютное большинство преступлений можно будет пресечь взародыше. И когда все могут видеть у всех все, то уже никому не придет вголову со злорадством показывать соседу фотку его голой жены или дочери.

Да, мир станет благополучнее, даже скучнее, ибо трудно будетпрелюбодействовать, ходить налево, блудить. Либо это прелюбодейство станетузаконенным – не рубить же головы всем подряд! – но и тогда мирстанет скучным, потеряв прелесть нарушения запретов.