– Герка, Витя, Изя, Аскар, Нина… – перечислял шепотомДим Шебеко своих молодых друзей. – Они ведь, наверное, там самыхнеожиданных вербуют… Да-да… они, между прочим… и меня самого один раз кадрили…в «Бомбоубежище»… знаешь бар на Столешниковом? Ребята говорили, что у них тамспециальный отдел по лабухам и хиппи… также офицеры хипуюшие имеются… вЛенинграде па Крестовском в прошлом месяце «коммуну» завалили… сколько там былостукачей? И не узнаешь ведь никогда, и не подумаешь. Возьми, например, моеюпапашу.

– Ты считаешь Марлена стукачом? – спросилЛучников.

– А кто же он, по-твоему? Стукач большого ранга. А ВераПавловна? В высшей степени международный стукач. А ты сам-то, Луч, не стукач?

Лучников рассмеялся.

– Тут у вас, вернее, тут у нас, уже и в себе-тостановишься не уверен. Стукач я или не стукач? Какой же я стукач, если они замной гоняются? Впрочем, может быть, в каком-то косвенном смысле я и стукач…

Дим Шебеко раскрыл рот, захлопнул его ладонью и зашепталЛучникову через ладонь в ухо:

– Знаешь, какая мысль меня поразила, Луч! А может быть,в косвенном смысле у нас каждый гражданин – стукач? Все ведь что-то делают,что-то говорят, а все ведь к ним стекается…

– Значит, и ты, Дим Шебеко, стукач?

– В косвенном смысле я, конечно же, стукач, –пораженный своим открытием бормотал Дим Шебеко. – Возьми наш оркестр.Играем антисоветскую музыку. Иностранцы к нам табуном валят и, значит, мы их,вроде, объебываем, что у нас тут вроде бы кайф, свобода. Едем в Ковров нагастроли, пацаны-мотоциклетчики варежки раскроют, балдеть начнут, а ихпотихоньку и засекут. Да-да, у нас, Луч, в нашей с тобой России сейчас, –он торжественно кашлянул, – каждый человек прямой или косвенный стукач.

– Мерзко так думать, – сказал Лучников. – Иты уж прости меня, Дим Шебеко, я сам тебя павел на эти мысли. Мне надо былопроверить свои соображения, и я тебя невольно спровоцировал. Прости.

– Перестань! – отмахнулся Дим Шебеко. –Теперь мне все ясно, все стукачи… – Он задумался и замычал что-то, потом сказалв сторону еле слышно. – Кроме одного человека.

– Кого? – Лучников положил ему руку на плечо.

– Моя мама не стукач, ни в каком смысле, –прошептал Дим Шебеко.

Промелькнули огоньки какого-то поселка, пьяный парень,волокущий сбоку свой мопед, освещенная стекляшка «Товары повседневного спроса».Автобус снова ушел в лес.

– Ты не мог бы мне одолжить рублей сто? – спросилЛучников. – Если хочешь, могу обменять на валюту по курсу «Известий».

– На хера мне твоя валюта, – забормотал ДимШебеко. – Я тебе могу хоть двести дать. Луч, хоть триста. У нас сейчасбашлей навалом. Нам сейчас за нашу музыку платят клево. Тоже парадокс, правда?Мы против них играем, а они нам платят. Смешно, а? Мы от них убегаем, а онирядом с нами бегут, да еще деньги нам платят. Что нам делать, Луч, а? Куда намтеперь убегать?

Лучников взял у Дима Шебеко пачку десяток и попросил егоостановить автобус. Они прошли вперед.

– Поссать, что ли, ребята? – спросил водитель.

У него в кабинке приемник тихо верещал голосом Пугачевой.

Кто-то из музыкантов поднял голову, когда автобусостановился. Что, приехали?

– Куда нам теперь убегать, Луч? – спросил ДимШебеко пьяным голосом.

– У вас путь один, – сказал Лучников. – Вмузыку вам надо убегать и подальше. Я тебе завидую. Дим Шебеко. Вот кому явсегда завидую – вам, лабухам, вам все-таки есть куда убегать. Если подальше вмузыку убежать, не достанут.

– Думаешь? – спросил Дим Шебеко. – Уверен? Аты-то сам куда убегаешь?

Лучникову тоже показалось, что он мертвецки пьян., Изоткрытой двери автобуса, из черноты России несло сыростью. Ему казалось, чтооба они мертвецки пьяны, вместе с молодым музыкантом, как будто два бухарика укакого-нибудь ларька, свинские невнятные откровения.

– Я бегу куда глаза глядят, – проговорилон. – Только глаза у меня стали херовые. Дим Шебеко. Я немного слепну наисторической родине, друг. Пока я вон туда побегу, – показал он жестомЛенина в темноту. – Бег но пересеченной местности. Гуд бай нау!

Он спрыгнул на обочину, и автобус сразу отъехал. Облегчаясьнад кюветом, Лучников смотрел ему вслед. Огромный комфортабельный чемоданказался совершенно неуместным на узкой дороге с разбитыми краями и диконашлепанными асфальтовыми заплатами. Тем не менее он шел с большой скоростью ивскоре габаритные огни исчезли за невидимым поворотом.

Вдруг установилась тишина и оказалось, что в России не тактемно в этот час. Стояла полная луна. Шоссе слегка серебрилось. Изгиб речки поднасыпью серебрился сильно. Отчетливо был виден крутой хлебный холм и за нимпоселение с развалинами церкви.

Он поднял воротник пальто и пошел по левой стороне дороги.Сзади, да, кажется, и впереди уже приближался рев моторов. За бугром нарасталосияние фар. Через минуту с жутким грохотом прошли одна за другой встречныегруды грязного металла.

Он поднялся по склону шоссе и увидел па обочине маленькийкостерок. В бликах костерка шевелилось несколько фигур. Трое мужчин, все вбязевых шапочках с целлулоидными козырьками, в распущенных рубашонках, в такназываемых «тренировочных» штанах, свисающих мешками с выпяченных задов,толкали застрявшую машину. Очень толстая молодая женщина, одергивая цветастоеплатье, подкидывала под колеса ветки.

– Эй, товарищ! Товарищ! – закричала она, увидевфигуру Лучникова.

Он подошел и увидел наполовину свалившийся в кювет«караван», ту модель, которую здесь почему-то называют «рафик». У машины былиразбиты стекла и изуродована крыша.

– Вот как раз одного мужичка не хватает, – сказалкто-то из присутствующих. – Помоги толкнуть, друг.

Он сошел на обочину, башмаки стали пудовыми, налипла мокраяглина. Навалились впятером. Колеса сначала пробуксовывали, потом вдругзацепились, «рафик» потихоньку пошел. Все сразу повеселели.

– Вот кого нам не хватало, ебена мать, – дышал вухо Лучникова пыхтящий рядом парень. – Во, бля, кого нам, на хуй, нехватало.

– Возле тебя, друг, закусывать можно, – улыбнулсяему Лучников.

– А ты, по-моему, хорошее пил, друг, – сказалпарень. – Чую по запаху, этот товарищ сегодня хлебную пил. Ошибаюсь?

– Отгадал, – кивнул Лучников.

«Рафик» выехал па асфальт. Парень показал Лучникову наизуродованную крышу,