В самом деле – постепенно не только выказывать свои чувства,но и вообще говорить сделалось между Марией и бароном как бы верхом неприличия.Они просто жили рядом, порою неделями не обмолвливаясь ни словом, нонепрестанно ощущая раздражение от соседства друг друга. И поэтому ни тетушке,ни мужу, ни кому другому не смогла рассказать Мария о том, что однажды всумерках, уходя от графини Евлалии и уже садясь в свой экипаж, она вдругзаметила некую фигуру, вжавшуюся в стену сада и как бы пытавшуюся слиться сней. Похоже было, что тот человек кого-то выслеживал, стараясь остатьсянезаметным… не вор ли, алчущий добычи? Мария хотела воротиться, поднятьтревогу, да раздумала: она знала, что изощренные пристрастия теткиных подруг непо нраву их мужьям, так что кто-то из них вполне мог выслеживать здесь своюнеохочую до супружеских ласк половину либо сам, либо с помощью нанятого сыщика;поэтому не дело Марии, которая все больше брезговала этими дамами, вмешиваться.Вдобавок что-то в фигуре этого человека показалось ей знакомым, и Мария такбыла занята попытками его вспомнить, что не заметила дороги домой. Она попустунапрягала память до самого вечера, а потом рукой махнула: верно, почудилось!

К ужину тем вечером подали прекрасное анжуйское вино, и вмиг, когда Мария ощутила на губах его сладость, сердце вдруг глухо стукнулогде-то в горле – она вспомнила жар огня в камине и жаркий, алый бархатпокрывала на широкой кровати, она вспомнила терпкую сладость вина, которое онашаловливо слизнула с горячих губ…

Она вспомнила этого человека.

Вайян!

* * *

Удивительное дело! До сей минуты Мария почти не думала онем, даже в связи с беременностью, которая была в ее сознании как бы следствиемвообще всего приключения в замке, а не объятий на кровати под пологом. Не менееудивительно, что никто и ни разу – никто и ни разу! – ни барон, ни тетка, ниКомаровский не спрашивали у Марии, чего ради разбойники похитили ее и держали всвоем вертепе. Сначала, наверное, было слишком велико потрясение от ееприключения, потом как-то недосуг сделалось… а барону, очевидно, вообще былобезразлично все случившееся с женой, лишь бы не страдало его renommée[65].. Вот и сама Мария начисто позабыла не только о Вайяне, но даже и о цели своегопохищения – любыми пытками вынудить ее написать завещание. Но теперь, послевнезапной встречи, всколыхнулись прежние подозрения и родились новые: а непотому ли Корф и графиня Евлалия обошли молчанием сие несчастное приключение,что кто-то из них доподлинно знал его причину и опасался при расспросахневзначай проговориться?..

Теперь ей казалось, что Вайян везде, что он следит за неюнеотступно. Его стройная, проворная фигура мелькала в полумраке рассвета исумерек, мелькала меж деревьями сада; силуэт его проскальзывал сквозь неплотнозатворенные окна библиотеки и блуждал по дому, словно призрак какой-нибудьнеупокоенной души…

Словом, Вайян и страх перед его внезапным появлением,несомненно, какое-то время занимали бы Марию, когда бы неожиданная причина незаставила ее вновь позабыть о приключениях в старом замке.

Имя причины было – Николь.

* * *

Как-то раз незвано появившись в комнате баронессы, любовницахозяина чуть не с порога заявила:

– Простите великодушно, ваше сиятельство (тут Никольпомедлила, дабы Мария успела прочувствовать издевку сего величанья), но я всезабываю исполнить некое поручение, имеющее до вас непосредственноекасательство. Еще с прошлого года… ах, забывчивость моя не имеет оправданий! –И она повинно склонила голову.

Мария опустила на колени недоплетенное кружево и недоверчивовзглянула на Николь.

Потупясь, она вытащила из-за спины скомканный батистовыйплаточек.

– Вот, баронесса… это ваше.

Мария опасливо взяла платочек, повертела в руках. Ееплаточек, в самом деле: изысканно вышитые буквы М и К в вензеле баронскойкороны – Глашенька, великая мастерица-вышивальщица, любила тешить такими вотпустячками свое самолюбие, оскорбленное за барыню, которой пренебрегал супруг-барон.

Таких платочков было у Марии с полсотни, так что одинутерянный – не самая великая беда.

– Ну и что? – нетерпеливо, словно ей не в меру недосуг,понукнула Мария.

– Я же говорю, – наивно хлопнула ресницами Николь, –позабыла я платочек вам передать, еще тогда-а оставленный в доме моей тетушки…

Крючок выпал из кружева и, скатившись по складкам пышногоплатья, стукнулся о паркет.

– А, мамаша Дезорде… – кивнула Мария со слабой улыбкою, иНиколь чуть приподняла брови: наверное, не ожидала такого быстрого признания. –И что же?

– С этим платочком она передавала вам свой поклон, –продолжила Николь с той же беззаботностью.

– Благодарю, – кивнула Мария и вдруг, ловко подцепив крючкомза краешек кружева на платочке, выдернула его из рук Николь, платочек упал, ноМария успела прижать его туфелькой:

– Не трудитесь поднимать. Невелика ценность!

– Так ли? – вкрадчиво шепнула Николь.

И опять воцарилось молчание, потому что Марии стало наконецясно, для чего затеян этот разговор.

– Да уж не думаю, чтобы твоя услуга опять дорого стоила. Тыже прекрасно знаешь: барону известно, где… потерян этот платок, скажем так. Мнеот него нечего скрывать.

Николь улыбнулась словно бы даже ласково, как несмышленомуребенку:

– От него-то – да! А ему?

– Ему? – Мария чуть нахмурилась. – Что скрывать ему? Ну,даже если и есть что, так не лучше ли это с ним обсудить?

– Пока еще время не настало, – покачала головою Николь. –Конечно, барон стал теперь менее добр ко мне, однако я надеюсь на вашущедрость. Все-таки нехорошо будет, если в посольстве пойдут всякие разговоры…или в парижских салонах, где его светлость принят. Ведь кое-кому известно, чтоу господина Корфа не может быть детей: он этого никогда не скрывал, – и вдругпройдет слух, мол, баронесса…

Мария так резко подалась к Николь, что та отпрянула к дверии замерла на безопасном расстоянии, схватившись за ручку, готовая в любоемгновение ускользнуть. Впрочем, вспышка ярости тут же миновала, и Мария сусмешкою откинулась на спинку кресла, почти в восторге от созерцания такогобесстыдства:

– Милейшая особа эта мамаша Дезорде! Ее усилиями я чуть неотправилась на тот свет, однако ни я, ни барон – никто из нас и не подумал хотькак-то наказать ее за неумелое рукомесло.