Нет. Она, конечно, заплатит, но опять ни словом необмолвится Корфу. Достаточно было у него поводов являть распутной жене своеблагородство! Теперь ее черед. Корфу вовек не узнать, что его драгоценнаячесть, в жертву которой хладнокровно принесена вся судьба Марии, жизнь двух еезачатых во грехе детей, счастье и спокойствие ее обожаемой матушки, в концеконцов, карьера доброго, милого, вовсе ни в чем не повинного Комаровского,будет куплена его отвергнутой, презираемой – опять же, распутной! – женой закругленькую сумму! Много чего она чувствовала к своему мужу – от любви до ненависти,во всем многообразии промежуточных оттенков, – но самым упоительным из чувствоказалась жалость. Да, сейчас Марии было жаль его!

И, упиваясь ею, в восторге предвкушая свой изощренный,тайный триумф, она нетерпеливо повторила:

– Ну же, сколько?.. – И какое-то время еще улыбалась – дажепосле того, как услышала слова Николь, показавшиеся ей чем-то несообразным,неудачной шуткой.

– Пятьдесят тысяч ливров, – сказала француженка.

Мария бессильно откинулась на спинку кресла, уже не замечаяоткровенной насмешки и торжества Николь, наконец-то увидевшей ужас ирастерянность этой русской гордячки.

Мария была повержена. Николь просила не просто большуюсумму. Она требовала состояние!

Мария балансировала по узенькой кромке тротуара и растерянносмотрела на мостовую. Несмотря на июль, день выдался холодный, шел дождь (везетей на погоду, что и говорить!), и вода, льющаяся через водосток-дельфин скровли дома, грозила скоро не оставить в ее одежде сухой нитки.

Она с тоской поглядела на большую вывеску напротив. «Mont dePiété» было начертано на ней, что означало «Благочестивыйпроцент», и это был старейший ломбард в Париже, существовавший еще с 1640 года.Насколько было известно Марии, здесь никто и никогда ничего не спрашивал уклиента: смотрели только на заклад; а самое главное – только в этом ломбардемогли сразу достать из сундука такую, мягко говоря, кругленькую сумму, какпятьдесят тысяч ливров.

Мария словно невзначай похлопала себя по колену, ощутивтяжесть пришитого под юбками мешочка с драгоценностями. Она не сомневалась,что, ополовинив свою шкатулку, сможет взять в ломбарде нужную сумму, однако нехотелось бы появиться перед ростовщиками мокрой курицей, волочащей грязныйподол, а потому она никак не могла решиться ступить на мостовую.

Какая-то лоретка [66] выскочила из лавочки, попала под струиливня, завизжала, накинула верхнюю юбку на голову и, задрав нижнюю чуть не доколен, смело ринулась форсировать мостовую, так ловко прыгая с камня на камень,что, когда добежала до противоположного тротуара, то почти и не запачкала своибосые белые ножки.

Мария с сомнением приподняла юбки. Чтобы маскарад ее былполным, она не только втихаря утащила у Глашеньки ветхое платьишко, но и безспросу позаимствовала у кухарки сабо, башмаки на деревянной подошве, и они снепривычки уже натерли босые ноги. Мария и при ходьбе-то ежеминутно бояласьпотерять сабо – нечего и говорить, чтобы прыгать в них, подобно игривойкозочке-лоретке!

Неизвестно, сколько бы еще простояла она на краешкетротуара, как вдруг рядом раздался хриплый голос:

– Боишься лапки испачкать, птичка? Давай двадцать су – икуда хочешь отнесу!

Мария нерешительно поглядела на сгорбленного человека,остановившегося перед ней. На голову и плечи его была накинута толстая куртка –защита от дождя, штаны закатаны выше колен, а босые ноги черным-черны, запачкатьбольше – просто невозможно. Верно, это был один из тех переносчиков, услугамикоторых в дождь случалось пользоваться даже богатым горожанкам, а двадцать су –не пятьдесят тысяч ливров.

– Хорошо, – кивнула Мария. – Повернись! – И чуть приподняла юбки,чтобы удобнее было взобраться на спину переносчику.

Однако тот не шевельнулся.

– Деньги-то у тебя есть? – прохрипел он. – А то давечаперенес одну такую же цыпочку через огромную лужу – ну чисто море! – а она иговорит: «Денег мне муж не дает ни су, а ежели хочешь, можешь наставить емурога, хоть бы вон за тем углом!» Х-хе! – Он лукаво сверкнул глазами из темнойщели между полами куртки. – Я ее, конечно, уважил, однако тебя сразупредупреждаю: нынче я не в настроении, так что уж лучше сразу покажи деньги.

Мария даже зубами скрипнула от злости. Следовало быхорошенько проучить этого горбатого наглеца, однако она смирила свою горячностьи безропотно позвенела в карманчике передника монетками, доказывая своюплатежеспособность.

Одобрительно хмыкнув, переносчик повернулся к Марии спиной инагнулся, выставив тощий зад, словно готовился играть в чехарду. Мария неумеловзобралась к нему на закорки и брезгливо сморщилась: мокрая куртка нестерпимовоняла псиной! Переносчик подхватил ее под коленки, подкинул повыше, чтобудобнее было, в пять шагов одолел заболоченную мостовую и ссадил Марию насухом.

Она торопливо расплатилась, чувствуя себя ужасно неловко:было все-таки что-то непристойное в том, как она лежала на спине у этогочеловека, а он бесцеремонно хватал ее за бедра. Ждала, что он возьмет деньги иуйдет, однако, сжав монетку в кулаке, он продолжал стоять, хитро посверкиваяглазами из-под куртки.

– Ну ты, девушка, проста, скажу я тебе! – изрек оннасмешливо. – Откуда только берутся такие индюшки?!

– Что? – не веря своим ушам, прошипела Мария. – Да как ты…

– А вот так! – прервал он поток гневных ее излияний – ивдруг извлек откуда-то серенький шелковый мешочек, туго перетянутый алойтесемочкой, подбросил его на ладони.

Мария, забыв всякий стыд, задрала юбки, нагнулась, оглядываясебя. Мешочек с драгоценностями, подшитый к изнанке, так старательно, такнадежно спрятанный, исчез… нет, не исчез, это его держал в руке переносчик!