– Умница ты моя. – Михаил Владимирович тихо рассмеялся ипогладил Таню по голове. – Зачем ты задаешь вопросы, если сама все знаешь?

– Папа, ты с ума сошел? Не делай этого, очень тебя прошу, тыпотом не простишь себе.

– Разумеется, не прощу. Я все-таки врач, а не убийца.

– Если ты будешь вводить препарат ворам и убийцам, тыстанешь как они. Неужели ты не понимаешь, стоит только начать, и они всезахотят! Это не удастся сохранить в секрете. Представь, что получится! Повалиттолпа чекистов, комиссаров, их жен, любовниц, родственников. Тебе будут грозитьревольвером, подвалом Лубянки, пытками, и ты никому отказать не сумеешь.

– Да, мне это снится иногда. Один из постоянных моих ночныхкошмаров в последнее время.

– И ты намерен превратить этот кошмар в реальность? Честноеслово, лучше бы комиссар Шевцов перебил все твои склянки, лучше бы ничего неосталось от этих проклятых цист!

Она не кричала, но голос ее дрожал, глаза светились вполумраке, казались огромными и невероятно синими. Михаил Владимирович обнялее, поцеловал в макушку, прошептал:

– Вроде бы взрослая, разумная, замужняя дама, сильныйсамостоятельный человек, так мудро воспитываешь Мишеньку, уже неплохо знаешьмедицину. Ну, успокойся, посмотри на меня. – Он достал платок, вытер ей слезы.

Несколько секунд она молчала, шмыгала носом, хлопала мокрымиресницами, наконец чуть слышно произнесла:

– Да, папа. Я поняла. Капельницу с изотоническим раствором.

Электричества в больнице ночами давно уж не было. В палатечекиста горели три керосиновые лампы, но, кроме того, на тумбочке стоялподсвечник в виде черепа, и в нем толстая церковная свеча. Кудияров лежал,скрестив руки на груди. В одном кулаке он сжимал статуэтку пеликана, в другомкостяной кинжал со звездой. Остальные магические предметы были разложены наподоконнике. Койка стояла как раз напротив окна, и луна смотрела прямо в лицоКудиярову.

– Я готов, профессор, – сказал он, не поворачивая головы.

– Хорошо, Григорий Всеволодович, только вы вот эти вашиважные предметы пока на тумбочку положите. Руки должны быть свободны.

Кудияров неохотно приподнялся. Покосился на профессора,пеликана поцеловал в клюв, звезду на рукояти кинжала приложил ко лбу и быстропрошептал что-то. Михаил Владимирович тактично отвернулся.

Вошла Таня. В руках у нее была банка капельницы. Профессорнезаметно подмигнул ей. Таня закрепила банку на штативе у кровати. Кудияровосторожно повернул голову, искоса взглянул на мутную жидкость в банке и хриплоспросил:

– Все? Теперь можно начинать?

– К сожалению, пока нельзя.

– Как – нельзя? До полуночи семь минут! В чем дело?

– Я не говорил вам, но мне казалось, вы достаточно умны,чтобы понимать такие вещи без слов – профессор грустно вздохнул. – Боюсь,ничего у нас не получится.

За окном послышался звук мотора. Свет фар мягко скользнул постеклу открытой створки, по стене. Таня выглянула в окно, подошла к МихаилуВладимировичу, тронула его за руку, испуганно прошептала:

– Папа…

– Ступай, Таня, тебе пока рано присутствовать, – сказалМихаил Владимирович, – ступай в ординаторскую, ты нам мешаешь.

Она растерянно кивнула и вышла, бесшумно прикрыв дверь. Звукмотора за окном затих.

– Ну, теперь уж можно? – спросил Кудияров.

– Нет.

– Три минуты до полуночи! Что происходит?

– Григорий Всеволодович, я чувствую непреодолимоепрепятствие, я чувствую холод, где-то здесь, в районе вашей головы.

– Я не понимаю! – отчаянно крикнул Кудияров. – Какой холод?Начинайте сию секунду!

– У вас под подушкой холодный металл, – произнес профессорстрашным шепотом, – он символизирует нечто обратное тому, что мы с ваминамерены делать. Металл излучает смерть. Смотрите, луна уходит, ваш пеликантемнеет, в растворе появляется серый осадок.

Не дожидаясь, пока чекист опомнится, Михаил Владимировичсунул руку под подушку, вытащил револьвер и быстро спрятал его в карман халата.

– Ну вот. Теперь все в порядке. Теперь можно начинать.

Раздался далекий бой кремлевских курантов. Вслед за первымударом в палате вспыхнуло электричество. Сапоги затопали по коридору. Дверьраспахнулась. Сквозняком задуло свечу. Вошел молодой человек в кожаной куртке икепке, надвинутой до бровей.

– Вечер добрый, товарищи. Не помешал?

Он был маленький, полноватый, с лихим светлым чубом из-подкожаного козырька. Конечно, явился он не один, остальных пока оставил задверью.

«Где-то я его уже видел, – подумал Михаил Владимирович, –странная манера не снимать головной убор в помещении».

– Здорово, Фима, – сказал Кудияров, – рад, что ты навестилменя, хоть и поздновато, ночь уже, а я все равно рад. Проходи, присаживайся.

Надо отдать ему должное, он сохранял поразительноеспокойствие, лишь слегка побледнел, но улыбался гостю, как радушный хозяин.

«Фима, – вспомнил профессор, – тот самый, что приезжал братьмоего комиссара. Он допрашивал меня. Эрнст его фамилия».

– Что, Григорий Всеволодович, прихворнули? Как самочувствие?– спросил Фима с ответной добродушной улыбкой.

– Ничего, Фима, спасибо, теперь уж лучше. Вот, товарищпрофессор лечит меня. У нас как раз в данный момент важная процедура, ты быобождал в коридоре. – Он говорил тихо, медленно, а рука его между тем незаметнонырнула под подушку.

Фима мгновенно выхватил из расстегнутой кобуры маузер искомандовал:

– Встать! Руки за голову!

Тут Кудияров вспомнил, что вкрадчивый его жест был напрасен,бешено покосился на профессора и ловким ударом ноги толкнул железный штативкапельницы. Тяжелая конструкция качнулась, стала падать и готова былаобрушиться на голову Фиме, но профессор успел задержать падение, перехватилштатив, отодвинул его подальше от койки, аккуратно поставил и достал из карманаревольвер.

– Не волнуйтесь, господин Эрнст. Вот его оружие, возьмите.

– Премного вам благодарен, товарищ Свешников, – кивнул Фимаи взял револьвер. – Гражданин Кудияров, вы арестованы.

Тут вошли еще двое, Кудиярова подняли, скрутили. Спокойствиеизменило ему, он кричал и матерился так, что разбудил весь лазарет.