И всё же во время охоты на «Человека-лазера» психиатр Ульф Осгорд, заинтересовавшись профилированием, начал сотрудничать с комиссаром Яном Ульссоном, который в то время был заместителем начальника технического отдела полиции в Стокгольме.

Профилирование «Человека-лазера» стало первым в истории Швеции. Полученный образ вряд ли помог разыскать преступника — скорее, свою роль в этом деле сыграли добросовестная работа и терпение полицейских. И всё же психологический портрет, созданный Яном Ульссоном и Ульфом Осгордом, оказался прорывом в криминалистике, поскольку впоследствии на 75 процентов совпал с описанием личности «Человека-лазера» Йона Аусониуса. В моду вошла аналитическая работа полиции, и профилирование стало её неотъемлемой частью.

Осенью 1994 года Сэтерскую лечебницу посетил Леннарт Хорд — криминальный журналист «Афтонбладет», один из многочисленных репортёров, которые хотели встретиться со Стуре. В середине интервью он вдруг задал странный вопрос:

— Ведётся ли в отношении вас предварительное следствие по делу о двойном убийстве в горах?

Он явно намекал на убийство четы Стегехёйс. Квик отрезал:

— Нет, об этом мы не говорили.

Когда закончился суд по делу об убийстве Чарльза Зельмановица, многие переживали, что Томас Квик погрузится в молчание. Биргитта Столе подчёркивала, насколько необходимо ему было продолжать «важную работу», а её вышестоящий советчик Маргит Норель обратилась к Квику в письме: «Имейте мужество продолжать, Стуре!»

Ситуация была непростой.

Из пяти убийств, в которых Квик сознался, его осудили за одно. Два преступления — убийства Томаса Блумгрена и Альвара Ларссона — произошли много лет назад, и расследование прекратилось из-за срока давности. Так как же он мог «продолжать»?

Квику вспомнился вопрос Леннарта Хорда об убийстве на озере Аппояуре, и 21 ноября 1994 года он позвонил Сеппо Пенттинену и рассказал о вопросе, который вдруг всплыл во время интервью.

— После интервью я немного поразмыслил об этом, — пояснил Квик. — Думаю, было бы неплохо, если бы я получил доступ к информации об убийстве.

Пенттинен поинтересовался, как это могло бы помочь делу.

— Ну, я знаю, что был в тех краях примерно в то время, когда произошло убийство, — ответил Квик.

Больше ему нечего было добавить:

— Сейчас у меня нет сил продолжать разговор, — сказал он.

Заявление детоубийцы Квика о том, что он, возможно, расправился и с парой за тридцать, шло вразрез со всеми существовавшими представлениями о поведении серийного убийцы. И всё же на следующий день Пенттинен связался с ван дер Квастом, который, в свою очередь, позвонил в Главное полицейское управление. Там ему сообщили, что по этому делу уже идёт следствие. У них даже был подозреваемый: Йонни Фаребринк, 51 год, наркоман и насильник родом из Йокмокка, отбывавший в Хальской тюрьме десятилетний срок за убийство. Правда, у полиции пока не было доказательств причастности Фаребринка к этому преступлению — они даже ещё не успели провести допрос.

Кристеру ван дер Квасту стало ясно: существует риск появления двух параллельных расследований, в каждом из которых фигурирует свой главный подозреваемый. И вдруг ему в голову пришла смелая догадка: а вдруг Квик и Фаребринк были сообщниками?

Ван дер Кваст выяснил, что при рождении Йонни получил имя Йонни Ларссон-Ауна, но позже он сменил фамилию на Фаребринк. Позвонив Пенттинену, ван дер Кваст предложил спросить Томаса Квика, не знает ли тот кого-то по имени Йонни Ларссон-Ауна (или Фаребринк).

На следующий день Сеппо Пенттинен приехал в Сэтерскую клинику, чтобы в присутствии адвоката Гуннара Лундгрена впервые допросить Квика об убийствах на озере Аппояуре. После обвинительного приговора в Питео Пенттинена повысили до инспектора. Эта должность, как и положено, теперь постоянно фигурирует во всех документах. Будучи обыкновенным полицейским младшего чина, он — равно как и ван дер Кваст — не слишком обращал внимание на такие формальности: в большинстве случаев Пенттинен значился в материалах дела исключительно как «следователь».

— Итак, Томас. Мне кажется, в этом деле вам будет отведена главная роль, не стоит оставаться в стороне. Начните рассказывать с любого момента, который всплывает в вашей памяти относительно этого происшествия, — говорит он.

— Хм, — отвечает Квик.

— Нельзя ли поподробнее?

В музыкальном зале 36-го отделения повисла долгая пауза. Трое мужчин сидели в абсолютной тишине.

— Да-а… это было жестоко, — начинает Квик и замолкает. — Так какой был вопрос?

— Я не хочу ни к чему вас подводить, — объясняет Пенттинен и просит Квика рассказать первое, что всплывает в памяти.

В зале снова воцаряется молчание.

— Что ж, тогда начнём с ножа.

— Что вы о нём помните?

— Его размер.

— И?

Квик откашливается.

— Попытайтесь описать его.

Они решают, что Квик попробует зарисовать нож.

На его рисунке орудие убийства получается весьма внушительным: длиной около тридцати пяти сантиметров. Лезвие немного изогнуто, как сабля, а верхняя сторона срезана так, что кончик скорее напоминает загнутую кверху пику.

Квик подписывает свой рисунок: над той стороной, которая обычно является тупой, он пишет «режущая сторона», а под острым лезвием — «тупая сторона».

Сеппо Пенттинен признаёт, что не совсем понимает, почему нож заточен столь странным образом. Он, вероятно, осознаёт:

подобный нож просто не мог быть создан, и предлагает Квику припомнить, как выглядит типичный перочинный ножик. Пенттинен сам изображает нож и показывает, какая сторона лезвия может быть острой, а какая — тупой.

Но Квик не сдаётся. По его словам, именно такая заточка, какую изобразил он сам, отличает его нож от типичного перочинного.

Но и Пенттинен не собирается отступать. Возможно, у Квика возникло «зеркальное» воспоминание?

В конце концов Квик соглашается с Пенттиненом: видимо, он перепутал острую и тупую стороны.

Из заключения судмедэкспертов Пенттинен знает: преступление не могло быть совершено ножом с широким лезвием, который с таким упорством рисовал Квик.

— У вас при себе не было ничего другого, что могло бы стать орудием преступления?

— Нет.

— Не могли бы вы хоть немного рассказать о том, как всё происходило?

— Ну, уколы были глубокие. Это же были удары ножом. Не просто какие-то небольшие порезы. Именно удары.

— Да, вы как раз показываете, как били сверху.

— Сверху. Хм.

Допрос длится уже довольно долго, а Пенттинену так и не удаётся добиться от Квика каких-либо подробностей об убийстве — кроме сомнительного описания ножа.

— А что вы можете сказать о месте, где всё это происходит?

— Там полно комарья.

— Комарья?

— Да, полно комарья.

Квик поясняет, что палатка стояла около озера в лесу.

— Да, речь идёт о палатке, мы оба это знаем, — добавляет Пенттинен.

— Да.

— И об этом вы как минимум читали в газете?

— Да.

— Где находятся эти люди, когда вы приступаете к делу?

— Ну, они в палатке. Э… кроме… э…