Это уже не была тощая деревенская девчонка в грубой холщовойрубахе. По покрывающей поляну траве шла – нет, не шла – плыла к ним Королева,сияющая, золотоволосая, огненноглазая, захватывающая дух Королева Полей,украшенная гирляндами цветов, колосьев, трав. У ее левой ноги топтался нанепослушных ножках олененок, у правой шелестел большой еж.

– Dana Meabdh, – почтительно произнесФилавандрель. Потом наклонил голову и опустился на одно колено.

Преклонили колени и остальные эльфы, медленно, как бы снежеланием, один за другим, низко и почтительно склоняя головы. Последней, ктоопустился на колени, была Торувьель.

– Hael, Dana Meabdh, – повторил Филавандрель.

Лилле не ответила. Она остановилась в нескольких шагах отэльфа, повела голубым взглядом по Лютику и Геральту. Торкве, хоть и он тожесогнулся в поклоне, тут же принялся развязывать узлы. Никто из сеидхе непошевелился.

Лилле продолжала стоять перед Филавандрелем. Она непроизнесла ни слова, не издала ни звука, но ведьмак видел, как меняются лицаэльфов, ощутил обволакивающую их ауру и не сомневался, что между этой паройпроисходит обмен мыслями. Дьявол вдруг потянул его за рукав.

– Твой друг, – тихо проблеял он, – изволилупасть в обморок. Самое время. Что делать?

– Дай ему пару раз по щекам.

– С удовольствием.

Филавандрель поднялся с колен. По его приказу эльфымгновенно кинулись седлать коней.

– Пойдем с нами, Дана Меабдх, – сказал беловолосыйэльф. – Ты нам нужна. Не покидай нас, Извечная. Не лишай нас своеймилости. Мы погибнем без нее.

Лилле медленно покачала головой, указала на восток, всторону гор. Эльф поклонился, теребя в руках украшенные поводья своегобелогривого коня.

Подошел Лютик, бледный и молчаливый, поддерживаемыйдьяволом. Лилле взглянула на него, улыбнулась. Посмотрела в глаза ведьмаку,смотрела долго. Не произнесла ни слова. Слова были не нужны.

Большинство эльфов уже были в седлах, когда подошлиФилавандрель и Торувьель. Геральт посмотрел в черные глаза эльфки, горевшие надбинтами.

– Торувьель… – начал он. И не докончил.

Эльфка кивнула, сняла с луки седла лютню, прекрасныйинструмент из легкого, искусно инкрустированного дерева с изящным, резнымгрифом и молча вручила Лютику. Поэт принял инструмент, поклонился. Тоже молча,но его глаза говорили о многом.

– Прощай, странный человек, – тихо сказалФилавандрель Геральту. – Ты прав. Слова не нужны. Они ничего не изменят.

Геральт молчал.

– После долгого раздумья, – добавил сеидхе, –я пришел к выводу, что ты был прав. Когда пожалел нас. Посему до свидания. Доскорого свидания. В тот день, когда мы спустимся с гор в долину, чтобы умиратьс достоинством. Тогда мы будем искать тебя, я и Торувьель. Не подведи нас.

Они долго молчали, глядя друг на друга. Потом ведьмакответил коротко и просто:

– Я постараюсь.

– О боги, Геральт, – Лютик перестал перебиратьструны, прижал лютню, коснулся ее щекой. – Это дерево поет само! Егоструны живут! Какой изумительный звук. Черт побери, прости, Торкве, привычка,за такую лютенку несколько пинков и немного страха – очень низкая цена. Япозволил бы пинать себя с утра до вечера, если б знал, что получу. Геральт! Тывообще-то меня слушаешь?

– Трудно вас не слышать. – Геральт поднял головуот книги, взглянул на дьявола, который все время заядло пищал на какой-тостранной дудке, изготовленной из кусочков тростника различной длины. – Даслышу я вас, вся округа вас слышит.

– Duwelsheyss, а не округа. – Торкве отложилдудку. – Пустырь, и все тут. Дичь. Эх, жаль мне моей конопли.

– Конопли ему жаль! – засмеялся Лютик, осторожноподкручивая покрытые искусной резьбой колки лютни. – Надо было сидеть вкуще, как мышь под метлой, а не пугать девок, уничтожать дамбы и поганитьколодцы. Думаю, теперь ты будешь осторожнее и прекратишь свои фокусы, а,Торкве?

– Я люблю фокусы, – сообщил дьявол,осклабившись. – И жизни бебе, в смысле себе, без них не представляю. Нотак и быть, обещаю, что на новых землях буду осторожнее. Буду… откалывать болеепродуманные номера.

Ночь была облачная и ветреная, ветер валил тростник, шумел вкустах, в которых они разбили бивак. Лютик подкинул в костер хворосту, Торквевертелся на подстилке, отмахиваясь хвостом от комаров. В озере плеснулась рыба.

– Нашу поездку на край света я опишу в балладе, –сообщил Лютик. – И тебя в ней тоже не забуду, Торкве.

– Не думай, что это тебе так легко сойдет с рук, –буркнул дьявол. – Я тогда тоже напишу балладу и не забуду тебя, да так незабуду, что ты двенадцать лет не сможешь появляться в приличном обществе. Тогдаувидишь. Геральт?

– А?

– Ты вычитал что-то интересное в книге, которую обманомвыудил у безграмотных кметов?

– Именно.

– Так прочти и нам, пока еще огонь не погас.

– Да, да, – зазвенел Лютик на лютнеТорувьели. – Почитай, Геральт.

Ведьмак оперся на локоть, подвинул книгу поближе к огню.

– «Узреть ее можно, – начал он, – летнейпорой, с дней мая и древоточца по дни костров, но чаще всего это случается впраздник Серпа, который древние называли „Ламмас“. Является она в виде ДевыСветловолосой, в цветах вся, и все живое устремляется за ней и льнет к ней, всеравно, травы ли, зверь ли. Поэтому и имя у нее Живия. Древние зовут ее„Данамеби“ и особо почитают. Даже Бородачи, хоть они и внутри гор, не средиполей обретаются, уважают ее и именуют „Bloemenmagde“.

– Данамеби, – буркнул Лютик. – Dana Meabdh,Дева Полей.

– «Куда Живия стопу поставит, там земля цветет и родити буйно плодится зверье всякое, такая в ней сила. Люды всякие жертвы ейприносят из урожая, в надежде неустанной, что в их, а не в чужие края Живиянаведается. Ибо говорят такоже, что осядет наконец Живия среди того люду, коийвыше других вознесется, но все это так, пустые словеса. Потому правду мудрецырекут, что Живия землю токмо любит и то, что растет на ней и живет, однако безразницы, травка ль то мельчайшая, либо червь самый тишайший, а люды всякие для неезначат не боле, чем наименьшая былинка, ибо и они уйдут когда-нибудь, а новыепосле них, иные придут племена. А Живия вечно есть, была и будет, всегда, покрай времен».