— Я научился контролировать ardeurбез помощи кого бы тони было, кто его испытал. Пять лет я питался плотью, как и кровью. И толькотогда я овладел способностью питаться на расстоянии.

— Пять лет! — произнесла я.

— По-настоящему контролировать ardeurнаучила меняБелль, а попал я к ней, когда уже был мертв пять лет. Но с тобой я буду ссамого начала. У тебя не будет так, как было у меня.

Жан-Клод сжал меня в объятии, и это меня еще большенапугало.

— Я никогда бы не объединил наши метки, если быдопускал, что ты можешь получить моего инкуба. Никогда я бы сознательно с тобойтакого не сделал.

Я оттолкнулась от него. Страх застыл на языке кислымметаллом. Мне так стало страшно, что тело успокоилось, будто все его пульсы,все его движения просто остановились и остался только страх.

— Что ты сделал со мной?

— Я сперва думал, что раз ты не вампир, это не будетистинный голод. Но сегодня, глядя на тебя, я знаю, что это как было у меня. Ты должнаегоутолить. Нельзя себе все время отказывать, это ведет к безумию — или хуже того.

— Нет, — ответила я.

— Если бы ты устояла перед авансами Нимир-Раджа, то ябы сказал, что твоя сила воли победит его. Если бы удержалась от желанияпитаться от Натэниела, я бы сказал, что ты овладеешь им. Но ты ела.

— У меня не было секса с Натэниелом.

— Да, не было. Но разве не сделала ты взамен того, чтокуда больше удовлетворило какую-то часть твоей души, чем простое совокупление?

Я хотела сказать «нет» — и промолчала. Я все еще ощущала ворту плоть Натэниела, помнила его кожу у себя в руках, вкус крови на языке. Отвоспоминания горячим смерчем вскипел голод. Не просто вожделение — жажда кровиЖан-Клода и зверь Ричарда — или мой — хотели еще раз вцепиться и рвать плоть по-настоящему,не притворяясь, не сдерживаясь.

Мне пришла в голову ужасная мысль.

— Если я отрицаю один вид голода, обостряются все?

— Если я отвергаю вожделение, мне нужно больше крови —и наоборот тоже.

— У меня нет твоей жажды крови; Жан-Клод, у меня зверьРичарда — или мой. Мне хотелось растерзать Натэниела. Хотелось есть егопо-настоящему, как животное. И это тоже станет сильнее?

Лицо его начало становиться нейтральным, непроницаемым. Ясхватила его за плечи и стала трясти.

— Все! Хватит играть в прятки! Это будет расти?

— Я никак не могу знать этого точно.

— Хватит играть словами! Это будет расти?

— Я так думаю, — ответил он очень тихо.

Я отодвинулась от него, прижавшись к спинке кровати, ждала,что сейчас он скажет: «Ну извини, пошутил». Но он просто смотрел мне в глаза. Ия смотрела на него, потому что ничьего больше лица видеть не хотела. Если бы яувидела жалость, могла бы расплакаться. А увидела бы желание — взбесилась бы.

Наконец я сказала:

— И что мне теперь делать?

— Ты будешь питаться, а мы тебе поможем. Проследим,чтобы все было безопасно.

Наконец я посмотрела на остальных. Все лица либо нейтральны,либо — у Натэниела — опущено к кровати, будто он прячет от меня глаза.Правильно, наверное, делает.

— Ладно, но мы придумаем способ получше презервативов.

— Что ты имеешь в виду, ma petite?

—Натэниел наденет шорты, а я — свои трусики.

— Я все же думаю...

Я подняла руку, и Жан-Клод замолчал.

— Пусть наденут под одеждой, на всякий случай, но язнаю, что если скажу Натэниелу, чтобы он не... то он и не будет. — Ямрачно глянула на Джейсона.

— Я буду хорошим, — заверил он.

— Я не боюсь, что Натэниел тебя ослушается, ma petite.

Его интонация заставила меня повернуться к нему.

— А ты что имеешь в виду?

— Я боюсь, что он действительно сделает все, что ты емускажешь.

Мы смотрели друг на друга несколько долгих мгновений. Японяла его теперь. Он не мальчикам не верил, он не верил мне. Я хотела бысказать, что никогда их не попрошу, никого из них, делать со мной это, ночто-то было в глазах Жан-Клода, какое-то знание, какая-то скорбь, из-за чего япромолчала.

— Насколько я потеряю самообладание? — спросила я.

— Я не знаю.

— Я устала это слышать.

— А я устал это говорить.

Тогда я спросила то, что надо было спросить:

— Так что мы будем делать?

— Наши pomme de sangпринесут свою и твою одежду, иначнем.

Как бы мне ни было это поперек горла, как бы ни хотелось отвсего этого отказаться, я знала, что он прав. Я старалась не быть социопатом,чтобы не стать чудовищем. Я просто не знала, о чем говорю. Сейчас мне надопитаться людьми — похотью, правда, а не кровью и плотью, но все же питаться.Социопатия начинала казаться не таким уж злом.

Где-то в процессе одевания я пришла в себя. Я стояла околоспинки кровати, надежно завязав халат Ашера поверх красных пижамных штанов,отвернув лицо и прижавшись лбом к спинке. Самообладание — это был стержень тойличности, которой я себя считала. Я могу это сделать, а лучше — не делать. Надопопытаться пропустить это мимо себя, потому что иначе... не могу.

Кровать шевельнулась, и от одного только ощущения лежащих накровати мужчин у меня зачастил пульс и напряглись мышцы. Боже мой, помоги мне!Этого не может быть. Я всю жизнь боялась стать вампиром. Много раз я былаблизка к этому, но никогда не думала, что это будет вот так. Я оставалась покаживой, оставалась человеком, но голод бушевал во мне как зверь, рвущийсянаружу, и одно только не давало ему вырваться — мои пальцы, вцепившиеся вдерево, лоб, прижатый к его изгибам. И непонятно было, что это за голод, скоторым я бьюсь, но все окрашивал ardeur,жаждала я крови или мяса, но во всемэтом был секс. Их невозможно было отделить, и это уже само по себе былострашно.

Кто-то подполз ко мне, и я знала, не глядя, что этоЖан-Клод. Я его просто чувствовала.

— Ma petite,все готово, мы ждем только тебя.

Я сказала, все еще прижимаясь лицом к спинке, вцепившись внее пальцами:

— Что ж, тогда вам придется обойтись без этогопоследнего ингредиента.

Я ощутила его руку у себя над плечом и вскрикнула:

— Не прикасайся!

— Ma petite, ma petite,я бы изменил все это, будь то вмоей власти, но не могу. Мы должны наилучшим образом действовать с тем, чтоесть.

Эти слова заставили меня поднять глаза. Лицо его былослишком близко, глаза — полночная синева, волосы черным сиянием вокруг бледноголица. Вспыхнуло перед глазами еще одно лицо, такое же бледное, такое жепрекрасное, с богатством черных волос, но глазами густо-карими, как темныйянтарь. И они росли перед моим внутренним взором, пока мир не утонул в темноммеду этих глаз, будто он проливался на мои глаза, на кожу, на тело и наполнилменя, и когда я подняла взгляд на встревоженное лицо Жан-Клода, на его руку уменя на плече, в его глазах я увидела что-то, похожее на ужас.