Тот, кого аттестовали генералом, суетливо просунулся впереди сел. Мышиного цвета плащ его распахнулся, и сделалось видно, что одет он вкороткий прусский военный кафтан зеленого сукна, украшением коего служилпрусский орден, а также в соломенно-желтого цвета брюки и сапоги с заостренныминосками.

Оказавшись лицом к лицу с дамой, он в некоторомзамешательстве сдернул серую треуголку, открыв сильно напудренные волосы,собранные в две большие букли и плотно приглаженные надо лбом.

Его спутник протолкался к нему меж почтительно застывшихсолдатских фигур и встал за спиной. Генерал оторвался от бесцеремонногосозерцания бледного, напряженного женского лица и оглянулся.

– Велите солдатам идти, Дмитрий Васильевич, – произнес онпо-немецки голосом мягким и даже приятным, однако с той же нервозностью,которая сквозила во всем его облике.

Второй господин властно махнул капралу.

– Янычары, – буркнул он пренебрежительно, не заметив, какизумленно поглядела на него при сем слове женщина, – эти русские не знают дисциплины,ничего толком не умеют, они…

Дмитрий Васильевич предостерегающе кашлянул, и генералопомнился:

– Впрочем, сие к делу не относится. Итак, сударыня… – Онглядел на женщину, но при этом его глаза странным образом избегали ее прямоговзора. – Итак, мы получили ваше известие, касающееся родства княгини Дараган сизвестной вам особою.

– Разумеется, вы его получили, – по-русски ответила женщина.– Иначе я не была бы здесь.

Дмитрий Васильевич бросил на нее быстрый взгляд, уловивлегкий оттенок язвительности; генерал ничего такого не заметил.

– А и впрямь! – воскликнул он тоже по-русски, дурновыговаривая слова. – Вы догадливы, кузина.

Женщина так вздрогнула, что генерал с некоторым испугомотшатнулся от нее.

– Я писала государыне, – тихо сказала она. – Я предполагала,что мое положение дает мне некоторое право увидеться лично с нею, а не с…

– Не с государем? – фамильярно ухмыльнулся ее собеседник. –Какая же для вас разница, madame?

Ее глаза, цвет которых в полумраке был неразличим,растерянно перебегали с его лица на лицо Дмитрия Васильевича.

– Я вас не понимаю, господа, – взволнованно проговорилаузница. – Извольте объясниться. Я прибыла в Россию и тотчас известила об семимператрицу, однако вместо ответа была арестована на въезде в Санкт-Петербург ибезо всяких пояснений препровождена в крепость; и уже счет дням потеряла…

– Не извольте беспокоиться, – перебил кареглазый, – вы здесьдва месяца, день в день, я это знаю доподлинно, ибо читал ваше письмо и самотдавал приказ о вашем задержании.

Внезапно вспыхнувший румянец ее щек был виден даже в тени.

– Но как вы осмелились? – проговорила она так тихо, словногорло ее свело от гнева. – Как решились? Прежде вы задержали посланника моего,герра Дитцеля, теперь – меня! Что все это значит?

Видно было, ее слова изумили генерала и в то же времяпорадовали его.

– Знаете, кузина, – проговорил он оживленно, – ежели и былиу меня прежде сомнения относительно вашего звания, то нынче вашаосведомленность их вполне рассеяла!

Дмитрий Васильевич неодобрительно качнул головою и счелнужным вмешаться:

– Позволю себе заметить, что об сем беседа у нас впереди.Прежде следовало бы сделать madame некоторые пояснения относительно теперешнегоположения дел…

Он напоминал лису, пробующую лапою первый ледок; стольосторожен и деликатен был самый звук его голоса.

– Верно, – кивнул генерал. – Ты всегда прав, ДмитрийВасильевич. Вот и займись этим, друг мой. А я покурю.

Он извлек из кармана плаща кисет и небольшую трубочку иначал набивать ее табаком; и через мгновение каморка наполнилась клубами дыма.

Узница метнула на него острый взгляд, который никак нельзябыло назвать приязненным; потом, вытянув из рукава комочек кружевного платка,прижала его к носу. Жест сей был более чем откровенен. Однако генерал слишкомпогрузился в свое удовольствие, чтобы заметить его.

Тогда, вздохнув с видом терпеливой мученицы, молодая женщинаобратила взор на Дмитрия Васильевича, и он заговорил:

– Сейчас я исправлю свое упущение и сделаю то, с чегонадлежало бы начать, явившись перед дамою, – представиться. Честь имею –Дмитрий Васильевич Волков, личный секретарь его императорского величествагосударя Петра Третьего.

При сих словах он отвесил поклон в сторону генерала,самозабвенно дымящего своею трубкою, не спуская при этом пристальных, чутьнавыкате, светлых глаз с женщины, которая так и вскинулась, стиснула руки угорла. Но не проронила ни слова.

Дмитрий Васильевич продолжил:

– Послание ваше, сударыня, не могло быть полученоимператрицею, потому что уже 17 ноября минувшего года ее величество сильнопростудилась. Началась лихорадка; и, хотя после лекарств пришло некотороеоблегчение, все же простуда ускорила течение печальных событий. С 12 декабрячередовались кровавая рвота, сильный кашель, приступы забытья. 23 декабря еевеличество, почуяв близость кончины, исповедовалась. 24-го соборовалась.Вечером того же дня дважды заставляла читать отходную молитву, повторяя ее задуховником. А 25 декабря минувшего года, в четвертом часу дня, государыняпочила в бозе. Ее секретарь, князь Трубецкой, объявил всем собравшимся овосшествии на престол императора Петра Феодоровича…

Он умолк, сделав округлый жест в сторону «генерала», которыйуже прикончил свою трубочку и с видимым сожалением прятал ее в карман плаща.

Узница не проронила ни слова; сидела неподвижно; толькорезко опустила руки, словно из них ушла вся сила.

Тишина сделалась неестественной. Дмитрий Васильевич, кашлянув,проговорил, словно желая добавить необходимый штрих к недорисованному портрету:

– За неделю до кончины ее императорское величество ЕлизаветаПетровна подписала указ, который повелевал освободить осужденных за кормчествои продажу соли, а также предписывал вернуть им имущество.