— Да, но что скалка для теста делает на ступеньках? —спросил он, и я сразу же увидела, как он смотрит на меня. Сэмми не большедвадцати пяти, но его отец был в той поисковой партии, которая нашла Джо, и явдруг поняла, что Дюк Маршан воспитал Сэмми и всех остальных своих недоумков смыслью, что Долорес Клейборн-Сент-Джордж убила своего мужа. Вы помните, чтоневинный человек всегда более или менее зависит от правды? Когда я увидела,какими глазами Сэмми смотрит на меня, я сразу же решила, что в этот раз лучшеменее зависеть, чем более.

— Я находилась в кухне и собиралась печь хлеб, когда онаупала, — ответила я.

Еще одно относительно невиновности — любая ложь, которую вырешили высказать, всегда незапланированная ложь, невиновные люди не проводятчасы, выстраивая свое алиби, как это сделала я, когда решила, что скажу о том,как пошла на Русский Луг, чтобы наблюдать за затмением, и больше не виделасвоего мужа. В ту секунду, когда ложь о выпечке хлеба сорвалась с моих уст, японяла, что это вылезет мне боком, но если бы ты, Энди, увидел его взгляд —потемневший, подозрительный и испуганный, — ты бы тоже солгал.

Он поднялся на ноги и вдруг замер на месте, глядя вверх. Япроследила за его взглядом. То, что я увидела, было моей комбинацией, лежавшейна лестничной площадке.

— Мне кажется, она сняла рубашку, прежде чем упасть, —произнес он, не отрывая от меня взгляда, — Или спрыгнуть. Или сделать что бытам ни было. Как тебе кажется, Долорес?

— Нет, — ответила я. — Это моя рубашка.

— Если ты пекла хлеб в кухне, — очень медленно, как ребеноку доски, затрудняющийся решить задачку по математике, произнес он, — тогда чтоделает твое нижнее белье на площадке второго этажа?

Я не знала, что ответить. Сэмми спустился на одну ступеньку,потом еще на одну, двигаясь так же медленно, как и говорил, держась за перила ине сводя с меня глаз, и я сразу же поняла, что он делает: увеличиваетрасстояние между нами. Отступал, потому что боялся, что я могу столкнуть еготак же, как, думал он, я столкнула Веру. И именно тогда я поняла, что будусидеть вот здесь, где и сижу сейчас, и рассказывать то, что рассказываю. Егоглаза почти кричали: «Тебе удалось это однажды, Долорес Клейборн, и, судя потому, что рассказывал мой отец о Джо Сент-Джордже, это, возможно, былосправедливо. Но что сделала тебе эта женщина, кроме того, что кормила тебя,предоставила тебе крышу над головой и платила тебе?» Однако еще больше в егоглазах было

уверенности, что женщина, толкнув раз, может сделать это идважды; а если сложится подходящая ситуация, она обязательно толкнет и в третийраз. А если она толкнет недостаточно сильно, чтобы произошло то, что оназадумала, то она не станет слишком долго раздумывать, чтобы довести дело доконца другим образом. При помощи скалки из мрамора, например.

— Это тебя не касается, Сэм Маршан, — сказала я. — Занимайсясвоим делом. Мне нужно позвонить в «скорую помощь». Убедись, что собрал всюпочту, прежде чем уйти, иначе тебе не поздоровится.

— Миссис Донован не нужна «скорая помощь», — ответил он,спускаясь еще на две или три ступеньки вниз, все так же не сводя с меня глаз, —и я никуда не уйду. Мне кажется, вместо «скорой» тебе лучше позвонить ЭндиБиссету.

Что, как ты знаешь, я и сделала. Сэмми Маршан стоял инаблюдал за мной. Когда я положила трубку, он подобрал разбросанные письма(постоянно оглядываясь через плечо, опасаясь, наверное, что я подкрадусь к немусо спины, держа скалку в руках), а потом встал у подножья лестницы, каксторожевой пес, загнавший в угол ночного вора. Мы молчали. Я подумала, что могупройти через столовую и кухню по лестнице черного хода и забрать комбинацию. Норазве это поможет? Ведь он же видел ее. К тому же скалка все еще лежала наступеньках, где я и оставила ее.

А вскоре пришел ты, Энди, вместе с Фрэнком, а чуть позже япришла в наше новое, красивое здание полиции и дала показания. Это было вчераутром, так что, надеюсь, нет необходимости повторять все заново. Ты знаешь, чтоя ничего не сказала о комбинации, а когда ты, Энди, спросил меня о скалке, яответила, что и сама не понимаю, как она оказалась там. Это все, что я моглапридумать, по крайней мере до тех пор, пока кто-то не пришел и не снялзапретную табличку с моих мозгов.

Подписав показания, я села в машину и поехала домой. Всепрошло так быстро и спокойно — я имею в виду дачу показаний, — что это чуть неубедило меня, что мне не о чем беспокоиться. В конце концов я не убивала Веру;она действительно упала. Я продолжала повторять это и, когда уже подъезжала ксвоему дому, была почти убеждена, что все будет хорошо.

Но этого чувства хватило только, чтобы дойти от машины додверей дома. В них торчала записка. Просто белый листок бумаги, вырванный изблокнота, который некоторые мужчины носят в заднем кармане брюк. «ТЕБЕ НЕУДАСТСЯ СНОВА ВЫЙТИ СУХОЙ ИЗ ВОДЫ» — было написано в записке. И все. Черт, ноэтого было достаточно, правда?

Я вошла в дом и с треском распахнула окна в кухне, чтобывыветрить затхлый запах. Я ненавижу этот запах, кажется, теперь в доме пахнеттак постоянно, несмотря на то что я ежедневно проветриваю комнаты. И это нетолько потому, что живу в основном у Веры — или жила, — ну, конечно же,частично и из-за этого тоже; но прежде всего потому, что дом мертв… так жемертв, как Джо и Малыш Пит.

У домов есть своя собственная жизнь, которую они получают отлюдей, живущих в них; я действительно так считаю. Наш маленький одноэтажныйдомишко пережил смерть Джо и отъезд двух старших детей на учебу; Селена уехалаучиться в Вассар, получив полную стипендию (ее часть денег на обучение, окоторых я так волновалась, ушла на покупку одежды и учебников), а Джо-младшийпоступил в университет в Ороно. Дом выжил даже после известия о том, что МалышПит погиб при взрыве казармы в Сайгоне. Это случилось почти сразу после егоприезда туда и меньше чем за два месяца до окончания всей этой заварухи. Явидела по телевизору, стоящему в гостиной Веры, как последние вертолетыподнимались в небо над зданием посольства, и плакала, плакала. Я могла сделатьэто, не боясь того, что она может сказать, потому что в тот день Вераотправилась в Бостон на вечеринку.

Но после похорон Малыша Пита жизнь стала уходить из этогодома; после того как из дома ушли соболезнующие и мы остались втроем — я, Селенаи Джо-младший, — мы как бы оказались одни во всем мире. Джо-младший говорил ополитике. Он получил работу в городском управлении Мачиаса — не так уж и плоходля юнца, в чьем дипломе об окончании колледжа еще не высохли чернила, — и онподумывал о работе в законодательном органе штата через год-другой.

Селена немного рассказала о курсах, которые она вела вОлбани Джуниор Колледже — это было еще до того, как она перебралась в Нью-Йорки стала писать для журналов, — а потом и она замолчала. Мы с ней убиралитарелки со стола, и вдруг я почувствовала себя неуютно. Резко обернувшись, япоймала на себе ее потемневший взгляд. Могу сказать вам, что я прочла ее мысли,— видите ли, родители иногда могут читать мысли своих детей, — но дело в том,что в этом не было никакой необходимости; я знала, о чем она думает, я знала,что эта мысль никогда не покидает ее. В ее глазах я прочла те же самые вопросы,что и двенадцать лет назад, когда она разыскала меня в огороде среди бобов иартишоков: «Ты сделала что-нибудь с ним?», и «Это моя вина?», и «Сколько мнееще расплачиваться за это?»