– Влад, ей-богу, если ты не отстанешь от меня…

Он с хохотом вскинул ладони:

– Тише, малой. У тебя загривок дыбом. Несмотря на то, что за всю жизнь я не встречал человека, знающего столько городов на «а» и «а», снежка мне неинтересна. Чего, кстати, не сказать про машери – ух как та стреляет глазками, когда ты не видишь. Однако в нашем приключении полно других загадок, что занимают меня уже некоторое время. Например, почему у вас это работает о-о-о как – а у главного не работает никак?

Я растерялся. Я не ждал, что он вдруг заговорит о Минотавре.

– Перед тем, как избавиться от его смартфона, я покопался в содержимом. – Влад скользнул по дуге вокруг меня. – Пароль три-четыре-три-четыре-девять, вдруг пригодится. И знаешь, что я нашел? Помимо банковской выписки, сплошь состоящей из визитов в алкогольные магазины… Рецепты на лекарства. Заключения из платных клиник. Фотографии симпатичных медсестер в нерабочее время.

– У него бессонница, – сухо ответил я.

– Не только.

– Что ты пытаешься сказать?

Влад хмыкнул. Я прижался спиной к стеклу.

– У него ухудшается здоровье. От этого помогают таблетки. Но запивает он их неразбавленным виски, а значит, совершенно не думает о будущем. Решка орешка, малой, – да это разочарованный человек-алкоголик. Итого в межпространственном волшебном домике живут двое: большой важный синтроп с кучей функций и странный одинокий мужик. Только это нонсенс какой-то. Если он не часть глобальной игры в наперстки, получается, вы держите его взаперти? А если взаперти, то как тогда он стал лицом самого закрытого клуба города? А если нет, и этот человек свободно распоряжается своей жизнью, – чем он заслужил быть приобщенным к великому системному таинству, столь ревностно охраняемому соглашениями сорок восьмого года? Клянусь, эти вопросы – одна из основных причин, почему я вообще тебе позвонил. Наравне с крепкими люля-кебабами от Эдлены, конечно.

Влад припал к стеклу в трех издевательских шагах левее. Я смотрел на него, но, по правде, уже не на него. Тоска заскреблась внутри меня от мысли, что какой-то случайный энтроп с одного взгляда назвал Минотавра одиноким.

– Он… – молвил я и замолчал. – Так вышло.

– Лучшие истории начинаются с этих слов.

Но история о том, как Минотавр попал в лабиринт, не претендовала даже на среднюю. В ней не было морали. Так он говорил. А я в двенадцать был слишком жалок, чтобы разубедить его. Да что там – чтобы ответить хоть что-то. Возможно, поэтому все сложилось так, как сложилось. Возможно, если бы он знал, что мне не все равно, ему бы однажды тоже стало не. И тогда он чуть реже оставлял бы меня одного. И тогда мне не хватило бы злости молча исчезнуть.

– Его зовут Хольд Ооскведер. – Я вздохнул. – Его отец входил в какую-то климатическую ассоциацию, исследовал таяние ледников. Минотавр тогда учился на врача. Не знаю, на какого. Чаще он говорил про детского кардиолога, но только женщинам и в моем присутствии, так что… Он проходил учебную практику в отцовской экспедиции, ассистировал мачехе, штатному врачу. С его слов, дел было на три месяца, но из двадцати трех человек выжил только он.

– Погоди, – удивился Влад. – Экспедиция во льдах. Все умирают. Я знаю этот фильм. Там еще инопланетная глиста влезает в собаку через ухо, и…

– Они нашли ледник, полный атра-каотики. Все погибли от чего-то вроде дрезденской чумы. Только хуже.

Я смотрел под ноги. Тапочки светились в неоновой темноте.

– Минотавр говорил, в леднике что-то было. Сам он не видел, но отец отправил находку в лабораторию на континент, и по контагиозному шлейфу стоянку нашли эс-эйтовцы. К этому моменту только он остался жив, потому что заразился последним. Чтобы там ни было, они собирались все зачистить и скрыть, соглашения сорок восьмого вроде как… не рекомендуют случайных свидетелей. Последнее, что Минотавр помнил, – как кто-то разговаривал над ним. Очнулся он уже здесь, без документов и не зная язык, зато абсолютно здоровый. Официально вся экспедиция погибла от оттаявшей сибирской язвы.

– Но что там было на самом деле? Он узнал?

– Кости.

Влад завороженно выдохнул.

– Вы же своих не убиваете. Просто оставляете их… где-то. Скорее всего, это были останки древнего энтропа.

– Потрясающе…

– Типа того.

– А ты знал, что он любит картины?

– В смысле? – не понял я. – Нет, никогда не замечал.

Влад задумчиво отвернулся и поплыл вдоль аквариумов.

– Эй. Почему ты спросил?

Он не ответил. По Габи я отлично знал эту плавучую походку в никуда, как у призрака, проходящего сквозь стену, потому что когда-то там была дверь. Разум Влада не присутствовал в теле.

– Ты что, считаешь вероятности?

– Нет, – очнулся энтроп. – Я копался в связях Скрижальских. Пойдем.

– Куда? И погоди, Эдлена запрещает тебе копаться в ее связях.

– С радостью послушаюсь, как только она перестанет в мои ушки горячим лимонадиком ссать.

Некоторое время мы шли туда, куда мне следовало направиться с самого начала, – в ванную. Из экскурсии перед ужином я уже знал, что у дома симметричная планировка, так что, когда мы прошли мимо нужной двери, единственным пунктом назначения остался тупик с небольшой комнатой. В такой на противоположной стороне Эдлена разрешала Владу хранить свои вещи. Они оба называли это кладовой, хотя, как по мне, это была захламленная, но вполне себе комната. Все детство я жил в меньшей.

В конце тупика Влад открыл дверь, включил свет и позволил мне пройти первым. Перешагнув порог, я огляделся и не сдержал изумленного «вау!».

Повсюду были картины. Огромное количество картин, штук семьдесят, не меньше. Некоторые из них висели на стенах, другие, совсем маленькие, лежали под стеклом в небольшой витрине у входа. Но бо́льшая часть холстов стояла в секциях деревянных стеллажей. Прижатые вплотную друг к другу, в одинаковых подрамниках, они напоминали стопки виниловых дисков в старых музыкальных магазинах. В доме, где единственным украшением стен была их безукоризненно голая ровность, мы стояли посреди тайной комнаты с произведениями искусства.

– Очаровательное хобби, не правда ли?

Отставив бокал на витрину, Влад прошел к стеллажам.

– Зачем мы сюда пришли? И почему ты спросил про картины?

Энтроп красноречиво хмыкнул. Лучшего повода развернуться и уйти, не злоупотребляя чужим гостеприимством, было не найти. Но я не шевелился. Меня поразило, сколько холстов стояло в стеллажах, будто скучные архивные документы. Пусть даже Эдлена пыталась скрыть свой неповерхностный интерес к живописи, комната больше напоминала склад, а не секретную галерею. Все выглядело так, будто, собирая, энтроп не планировала любоваться коллекцией. Будто весь смысл был в том, чтобы их спрятать.

– Это оригиналы? – выдохнул я.

– И да и нет, – откликнулся энтроп, перебирая подрамники.

Он что-то искал. Я посмотрел на темный портрет мужчины на стене. Слева от него висела растрескавшаяся дощечка с каким-то библейским сюжетом. За ними – средневековая гравюра в фоторамке: рыцари, дамы