школьных танцах. Я помню, что мне было страшно, а потом слишком мокро, сыро, неприятно и разочаровывающе. Но это было в девятом классе, с Майклом. А теперь здесь и сейчас. С Ником.

Я не нервничаю. Я чувствую, как желание бьется о ребра, будто птица в клетке. Я чувствую сомнения. Я чувствую, как захлестывают эмоции. Потом я застываю от ужаса, когда понимаю, что Ник, с его острым проницательным взглядом, тоже увидел это все.

Он улыбается, едва заметно, и касается свободной рукой моего подбородка, обхватывая его большим пальцем. Его глаза вдумчиво следят за этим движением, а затем он снова встречается со мной взглядом. Он стискивает мое запястье, а потом отпускает его.

Я отшатываюсь назад, щеки горят, моей кожи словно по-прежнему касается призрак его руки.

Я благодарна, что он сосредоточенно поправляет подушки и не смотрит на меня.

Мне кажется, он делает это специально – дает мне время собраться.

Разобравшись с подушками, он снова откидывается, прислонившись к спинке кровати, и складывает руки на коленях.

– Посидишь со мной? – любезно спрашивает он.

И воздух между нами вдруг становится легче, проще. Словно ничего необычного вовсе и не произошло.

Я впечатлена, несмотря на то что сердце по-прежнему бьется с бешеной скоростью. Как он это делает? Как ему удается плыть по моим эмоциям, как опытному моряку, находить ясное небо и приближать его, когда, похоже, все, на что способна я сама, – вцепиться покрепче во что-нибудь, надеясь выдержать шторм?

Он терпеливо ждет моего решения. Взгляд у него мягкий и открытый. Наконец я киваю и перебираюсь поближе к спинке кровати, удобно устроившись рядом с ним.

Мы сидим так довольно долго, пока наше дыхание не становится синхронным.

Наверное, я задремала, потому что резко вскакиваю, услышав, как внизу хлопнула дверь Ложи.

В комнате темно. На мгновение я забываю, где я.

Ник прижимает руку к моему колену и сонным голосом произносит:

– Если новости плохие, нам сообщат.

Цифры на часах, висящих над дверью, сообщают, что уже почти час.

– Мне нужно идти.

– Если сейчас уйдешь, Сэл поймет, что ты все еще была здесь, и наорет на нас обоих, – рассудительно говорит он. – Останься.

Мне нечего на это возразить. К тому же теперь, когда адреналин полностью выветрился, я чувствую себя более чем уставшей.

Я достаю телефон и пишу Элис, сообщая ей, где я и что со мной все в порядке, а затем перевожу его в беззвучный режим. Когда экран гаснет, мы сидим в темноте, слушая голоса внизу, пока дом снова не затихает.

Я задумываюсь, не стоит ли найти какую-нибудь пижаму и пробраться в одну из свободных комнат, чтобы и правда лечь спать? Я протягиваю руку к волосам и дергаю за уложенные в узел пряди. Ненавижу спать там, где нет моей атласной наволочки. Может, у Фелисити найдется шарф?

Прежде чем я успеваю встать с кровати, Ник подает голос, и в непроглядной темноте он звучит тихо и бестелесно.

– Большинство родителей наследников ждут не дождутся, когда их ребенок достигнет подходящего возраста, чтобы начать тренироваться. Я знаю, что и мой папа тоже такой. Но мама? Теперь, оглядываясь в прошлое, я с очевидностью понимаю, что она была в ужасе.

– Ты не обязан говорить об этом сейчас, если не хочешь.

– Хочу.

В темноте я касаюсь его руки, и он сжимает мою ладонь.

– Мама выросла в семье вассалов, и она стала пажом, но никогда не пыталась претендовать на титул оруженосца. Ее родители решили, что выйти за наследника Артура – лучший вариант. Папу никогда не призывали, но наследники Артура по-прежнему хранят… немалую силу. Когда я рос, они с папой много ссорились и спорили. О моем будущем, о распорядке, который составил отец. Я не мог ходить в обычную школу; меня учили дома, чтобы контролировать, что я изучаю. Мне было восемь, когда папа начал приводить других сеньоров, чтобы тренировать меня. Он велел им не жалеть меня, хотя я был ребенком. Я был их королем. И они меня не жалели. Не осторожничали то есть. Они…

Ник замолкает, и я слышу, как он глотает слюну раз, другой. Мне страшно, что он плачет, и я не знаю, что делать. Я прижимаюсь плечом к его, надеясь, что смогу передать ему свои тепло и силу. Когда он снова продолжает говорить, в его голосе слышна тяжесть воспоминаний.

– Дело не в сломанных костях и не в ушибах, не в подбитых глазах или сотрясениях, не дававших мне спать ночью. Их исцелял наследник Гавейна. Дело в том, как на меня смотрела мать, когда я входил в дом, – словно один мой вид разрывал ей сердце. Тогда они ссорились почти каждый день.

Он глубоко вздыхает в темноте, и я вместе с ним, потому что хочу, чтобы он знал – я рядом.

– Однажды ночью она разбудила меня и велела собирать вещи, потому что мы уезжаем. Потому что ей надоело смотреть, как избивают ее сына. Мы успели отъехать от города километра на полтора, прежде чем нас окружили черные машины. Из одной вышел папа, испуганный и злой. Таким расстроенным я его никогда не видел. Думаю, он испугался, что нас обоих похитили тенерожденные, и поэтому позвал на помощь регентов. Ему в голову не приходило, что собственная жена может попытаться забрать у него сына. Мерлин, которого я никогда не видел, забрал мать, не дав нам попрощаться. – Голос Ника становится холодным от ярости, скорбным и тихим. – Папа разрыдался, когда они уехали, ведь он знал, что ее накажут. Думаю, он попытался это предотвратить, но решения регентов не оспаривают. Тренировки на какое-то время прекратились. Он записал меня в частную школу, перестал говорить о моем ранге, о наследии. В следующий… в следующий раз я увидел маму через несколько лет, в окрестном парке. Мы с папой покупали мороженое. Она прошла мимо, и я подбежал к ней, обнял ее, сказал ей, что рад ее возвращению. Но она не вернулась. Она улыбнулась, но… отстранилась и спросила, кто я.

Я не могу вдохнуть. Слезы горят в уголках глаз.

– Много лет я изучал магию мерлинов. Пытался разобраться, как преодолеть наложенное ими заклятье. Изъять дитя из души матери – магия, на которую способен только мастер-мерлин. Когда мы встретились и ты сказала, что освободилась от заклятья Сэла, я подумал, может, я чего-то не знаю… – Его голос срывается, и он тяжело вздыхает.

Вот что я увидела в его глазах в