Вздыхая, она обмоталась пледом и, чувствуя собственнуюнепривычную толщину под мышками, побрела на кухню.

— О! — радостно завопил соседский сын, едва увидев ее напороге. — Наша краля объявилась! Что так рано? Мы думали, тебя нету!

— Я есть, — ответила Саша мрачно, и соседка-мамашапосмотрела на нее с неодобрением.

Сосед-папаша несколько лет назад помер, приняв понеосторожности такую дозу технического спирта пополам, как водится, содеколоном, с которой даже его закаленный организм не справился. Сын с матерьюостались вдвоем в двух комнатах старинной московской коммунальной квартиры.

Саша занимала третью. Откуда взялась в их крепкихкрестьянских умах мысль о том, что если Петька женится на Саше, то квартирабудет в их полном и безраздельном владении, — неизвестно. Сама ли родилась, илиподсказал кто-то из многочисленных родственников, которые съезжались напраздники из рязанских сел, пели заунывными голосами «А я люблю женатого» и ещепочему-то «Все могут короли» и оставляли в коридоре резиновые сапоги, доголенищ измазанные глиной, и неопределенного колеру непромокаемые плащи, от которыхнесло навозом и бензином, но с некоторых пор идея женитьбы и овладения всейквартирой соседям не давала никакого покоя.

Когда все еще было хорошо, идея эта Сашу забавляла, а сейчасей было не до них.

— Чего ж ты пряталась там, а? — приставал Петька, пока онаставила на плиту свой щегольской сверкающий чайник, который в прошлом годуСтепан привез ей из Лондона. В боку чайника отражалась Саша в пледе — голова иноги узкие-узкие и длинные-длинные, а живот и плечи огромные и толстые, — исоседский сын в тренировочных штанах и майке. Почему-то Саша не выносила мужчинв тренировочных штанах.

— Нет, ну чего ты пряталась? Вышла бы, я бы, может, тебя вкино пригласил! Или в бар. Хочешь в бар?

— Не хочу я ни в какой бар. Я чаю хочу.

— Ну ты даешь! Я ж тебя в бар приглашаю, а не куда-нибудь!Смотри, мать, какая она крутая стала! Со мной не идет…

— Рылом не вышел, — отозвалась соседка язвительно и,покопавшись пальцами в зубах, торжественно выложила на край тарелки рыбьюкость, — высшего образования не имеешь.

— Сейчас это образование никому не надо. Вот я простой шоферна комбинате. Ну и что? Получше многих живу! И начальство мне то и дело в ногикланяется — выручай, Петя, кроме тебя, некому… Зарплату регулярно получаю, и несамую плохую!

— Что ей твоя зарплата, когда она сама себе королевна ипринцесса, в каждом ухе по три серьги и все небось с бриллиантами! И не накомбинате, а в этом… как его… в офисе работает! С тунеядцами, которые народграбят, в одной комнате сидит, ногти с утра до ночи краской мажет!

Они могли препираться так бесконечно, Сашино присутствие илиотсутствие никак на родственную беседу не влияло.

Саша почти никогда не вникала в смысл этих дискуссий, носейчас почему-то вышла из себя.

Это кто тунеядцы?!

Паша Степанов тунеядец, который на работе днюет и ночует,который двести человек штата содержит и всем зарплату платит — побольше, чем накомбинате! — который мотается каждый день по Москве и Подмосковью, за всемследит, все помнит, все знает, которому в любое время дня и ночи можно звонить,если возникают какие-то непредвиденные обстоятельства?! И его работа в шесть незаканчивается, у него в шесть разгар дня, и в субботу у него работа, и ввоскресенье работа, и еще ребенок, и полоумная бывшая жена, и много всего. Или,может, Вадик Чернов тунеядец?!

— Короче, приглашать меня никуда не надо, я все равно непойду, — сказала Саша неприятным голосом и покосилась на соседкину тарелку срыбой, которая воняла невыносимо, — и откуда вообще идиотская идея, что я куда-тос тобой пойду?! Где ты ее взял, я давно хочу спросить?! У меня своя жизнь, ктебе никакого отношения не имеет! И не пойду я никуда и никогда — ни в кино, нив бар, ни-ку-да! Ясно тебе?

Соседка перестала ковыряться в своей рыбе, а незадачливыйкавалер оскорбление моргал белесыми ресницами.

Ничего ему было не ясно.

Бабья блажь все это, вот что! Оттого блажит, что уже подтридцать, а мужика все нет. Вот и приуныла. Вот и нравится ей самостоятельностьизображать, и гордость, и норов демонстрировать, и в бутылку лезть! А потом,что с нее взять — образованная! Небось в институте косинусы-синусы проходила, агрибы солить так и не научилась. Только кочевряжиться и умеет. А он, ПетькаЗайцев, жених очень даже неплохой — пьет умеренно, по праздникам и выходным,машину имеет — «Москвич» батянин отладил, еще сто лет пробегает, — работаетнеплохо, в карты с приятелями по вечерам не дуется, денежки за просто так неспускает, лежит себе на диване, кроссворд отгадывает или кино смотрит. Что онавоображает?! Да если б не квартира, он, Петька Зайцев, в ее сторону не плюнулбы даже! Кому они нужны, ханжи и чистюли хреновы?!

А вообще она так… ничего себе… Волосы белые, как у одной вкино. Он видел, но иностранную фамилию запомнить не мог. Правда, у той, изкино, главной достопримечательностью были не волосы, а необъятные сиськи.Соседка эдакой красотищей не страдала. У нее тоже сиськи имеются, не так чтобсовсем без них, но у той, из кино… аж слюни капают!

Зато эта стройная. Толстых Петька Зайцев, ценитель и знатокженской красоты, не любил. Увивалась за ним одна, медсестриха с автобазы, так унее был пятьдесят шестой размер! Петька ее отверг, хотя она была смирная идобрая, смотрела ему в рот, а уж как индейку белым хлебом фаршировала — лучшемамани!

— Зря ты нами бросаешься, — проговорила маманя, поджимаягубы после каждого слова. Так в кино пятидесятых поджимали губы актрисы,играющие оскорбленных красавиц. Такой у них был прием. — Пробросаешься, жалетьбудешь!

— Не буду, — буркнула Саша, — вот скука какая, пристали, ине отвяжешься от них!..

— Ты бы, девушка, язычок-то придержала. А то, говорят, добеды он доводит, длинный-то язычок! Я ведь не посмотрю, что образованная и всерьгах, я так по морде смажу, что на ногах не устоишь! Я в деревне росла,церемониям не обучена…

— Это точно, — согласилась Саша. Ей было смешно. — Сцеремониями у нас дело плохо, это ясно как день.

Лондонский чайник, словно опасаясь за нее, неожиданнонаддал, запыхтел, а потом тоненько, примериваясь, засвистел в свой деликатный ирадостный английский свисточек — я готов, я вскипел, где льняная скатерть,полированный столик, тонкие фарфоровые чашки, кекс с изюмом, серебряная вазочкас джемом и вся остальная славная, приветливая и такая простая жизнь с осеннимсадом за окнами, столетним боем часов, ранними сумерками, поскрипываниемдеревянных качелей, в которых сидит малыш, толстой клетчатой периной, подкоторой уютно и легко спится, где грусть светла, а радость искренна и наивна,где никто не любит страдать, где нет страшных вопросов, а те, что есть,решаются разом и навсегда?..