Саша подхватила чайник, пробормотала что-то среднее между«будьте здоровы» и «пропадите вы пропадом» и ушла в свою комнату.

Никто вместо нее не ответит на страшные вопросы, которые впоследнее время совершенно обнаглели и лезли из всех щелей. Ей нужно былоподумать, а думать она боялась. Не думать было гораздо безопаснее.

Цейлонский чай, заваренный в глиняном чайничке, с задачейсправился моментально. Густой, как будто рубиновый аромат через пять минутвытеснил ненавистный запах рыбы — или все-таки капусты? — и на душе полегчало.Саша налила себе большую чашку и решительно уселась в кресло — думать.

Итак, она знает, кто приезжал на стройку в ту самую ночь,когда Муркин свалился в котлован.

Машину, которая тогда приезжала, она узнала бы из тысячи, ивовсе не потому, что была такая необыкновенная автомобильная специалистка, апотому, что у машины не горел правый задний тормозной фонарь, и она сама, СашаВолошина, искала для ее хозяина телефон ближайшего к офису сервиса, посколькупилить в «Тойота-центр» у него возможности не было.

Она сама приехала сразу после дождя и чуть раньше тоймашины. Только она приехала не к воротам, потому что боялась, что кто-нибудьобязательно разглядит ее под светом единственного уцелевшего фонаря,болтавшегося как раз над воротами.

Саша Волошина обожала свою работу, своих коллег, начальникови все без исключения объекты, которые сооружали «Строительные технологии».

Саша Волошина знала не только каждую складку на ковре вцентральном офисе и каждую кадку с фикусом в коридоре, но и каждый объект.Знала отлично, как собственную комнату, могла в темноте и с закрытыми глазамитри раза обойти по периметру и не свалиться в лужу, и не угодить в яму, и неошибиться в направлении.

Конечно, она знала место, где в заградительной сетке былакруглая, с рваными проволочными краями дырка. Эту дырку проделали воздыхателисобаки Весты, которые сначала подрыли песок, а потом в порыве чувств отогнули иразорвали металлическое плетение — оно, очевидно, в этом месте было слабым инепрочным. Петрович сто раз приказывал дырку заделать, но что-то всем былонедосуг, и забывалось, и не хотелось…

Она сразу решила, что не поедет к воротам, а полезет именнов эту дырку. Ночью это было самое глухое, самое дальнее, самое темное место.Несколько раз за ту неделю она подходила к сетке и с тоской смотрела на дырку идаже присаживалась на корточки и трогала ее проволочные края, а потом опрометьюлетела прочь, опасаясь, что кто-нибудь из своих увидит ее возле этой дырки…

Господи, как ей было страшно, когда среди ночи она объезжалатемный, полный неясных и ужасающих теней строительный остров, в центре которогодолжно было родиться громадное, как стадион, новое здание. Как она скулила,чувствуя запах дождя, свежей земли и сырого песка. Как она грызла пальцы, чтобынемудреная боль хоть немножко отвлекала ее от страха и от мысли о том, чтобудет дальше…

Она выбралась из «девятки» и полезла в идиотскую дырку,цепляясь волосами и курткой за ржавую проволоку, в ботинки моментально набралсяпесок, а джинсы стали мокрыми на коленях, и вокруг была непроглядная загороднаявесенняя темень, а впереди в невообразимой высоте сиял одинокий фонарь, и Сашебыло нужно именно туда, под этот одинокий фонарь…

Она почти дошла до него, когда вдруг услышала неуверенныйголос, несколько раз повторивший одно и то же, какое-то движение, неясный иглухой стук, как будто мешок с тряпьем упал со второго этажа на асфальт. Еслибы она тогда знала, что это за мешок с тряпьем! Насторожившись, как Веста, онаостановилась и долго и чутко прислушивалась, но больше не расслышала ничего,никаких шагов, или звуков, или разговоров.

Сжатые в кулаки пальцы сводило судорогой в карманах стильнойкуртки «Беннетон», купленной в Манеже за бешеные деньги и с единственной цельюхоть чем-то себя утешить. Она жила как человек, получивший подтверждениенеизлечимого диагноза, после того, самого первого, телефонного звонка.

А потом она увидела, как машина, мигнув единственнымтормозным огнем, стала выбираться со стройплощадки, и поняла, что за человекприезжал в этой машине. И тогда она чуть не упала в обморок. Первый и скореевсего последний раз в жизни.

Зачем он приезжал?! Что он мог знать о Сашиных делах?

Почему он приехал, когда Саша должна была встретиться с тем,другим? Откуда он узнал, что встреча была назначена именно на эту ночь?!

Пальцы сводило так, что не было сил терпеть. Она осторожновынула из карманов руки и попробовала разогнуть. Они не разгибались, твердые,холодные, чужие, как будто сделанные из железа.

Звук двигателя затих где-то на шоссе, и она снова осталасьсовсем одна в мире, и помощи ей ждать было неоткуда.

Сделав еще несколько шагов, она оказалась на самом краюкотлована, куда доставал синий свет фонаря. И в пятне этого синего света накраю искрящейся белым плиты лежал тот, другой. Он был мертвый.

Чашка дернулась в руке. Пятно коричневого цейлонского чаярасползлось по светлому пледу. Запахло мокрой шерстью Что было потом?

Потом она мчалась домой и остаток ночи тряслась в углу, закреслом, и дрожащими руками вставляла в видеомагнитофон кассеты, только чтобыне оставаться совсем одной в чистой и темной комнате…

Утром ей позвонил Вадик, милый и славный Вадик, которыйвсегда нравился ей, и сказал, что у них ЧП, и она прилетела в Сафоново. Потомприехали милиция, Степан, Эдик, откуда-то вынырнул Петрович, и только тут онапоняла, что все кончилось и ей больше нечего бояться. Человек, который могразрушить всю ее жизнь, лежал на дне котлована, неестественно вывернув руку, авокруг него ходил задумчивый милицейский капитан, выглядевший, как геройпресловутого сериала о ментах.

Только бы никто не узнал, что она почти что собственнымиглазами видела, как все было, и твердо знала, что никакой это не несчастныйслучай!

А потом был звонок, и все началось сначала…

Господь Вседержитель, помоги нам, спаси, сохрани и помилуйнас, грешных.

Что же делать?

Она знает, кто тогда был с Муркиным в котловане, а он знаетвсе о ней. Ведь неспроста пропала муркинская тетрадочка. Каждый день оннаблюдает за ней и ждет.

Чего?

Может, просто выбирает подходящее время, чтобы прикончить?

Во рту было сухо и горячо, как в мартене. В желудке чертитоже, кажется, варили сталь или кипятили смолу, что ли, и встать не былоникакой возможности.

Чернов осторожно приоткрыл глаза, боясь увидеть перед собойчертей и отблески адского пламени, но увидел дощатый потолок, как будтомолоком, залитый серым утренним светом. При мысли о молоке Чернова чуть нестошнило.