– Да ну, какое тут благородство и фамильная спесь, –сказал Мазур. – Не хотите рисковать, когда на кону такойкуш?

– Совершенно верно, – без выражения откликнулся донХайме. – В конце концов, это тоже серьезный мотив. Чего ради я долженрисковать, подставляясь под пулю гангстера? Я искренне надеюсь, что у нас будетеще случай встретиться при более благоприятных обстоятельствах... Честь имеюоткланяться. – Он покосился в сторону. – Обломки моей трости можетевзять себе. Рукоять серебряная, и вы сможете выручить за нее долларов десять...

Мазур, подавшись вперед, произнес сквозь зубы:

– Если ты, старая сволочь, не заберешь свои деревяшки, ятебе в спину шарахну без оглядки на традиции...

После недолгого обмена взглядами дон Хайме пожал плечами, свидом непринужденным и не сломленным подобрал обломки трости, вежливопоклонился и направился к выходу упругой походкой хозяина жизни. Спина у негооставалась безукоризненно прямой, голову он держал высоко, и со спины, надоотдать должное, его вполне можно было принять за двадцатилетнего лейтенанта вштатском. Мазур видел в разбитое окно, как благородный дон все той жебезукоризненной походочкой шагает к воротам.

– Ты знаешь, я на досуге обожаю пофилософствовать, –сказал он задумчиво. – Как-то вывел для себя определение смертельноопасного врага. По-моему, это тот, кто отвечает трем требованиям: имеет возможностьтебяугрохать, желаетэтого достаточно сильно, и, наконец, настроен решительно.Сдается мне, твой сосед всем трем требованиям отвечает. Не хочу тебя пугать, ноочень похоже, он и с тобой больше церемониться не будет. В конце концов, ты неединственная на земле красавица, уж извини.

– Я знаю, – отозвалась Кристина тусклым голосом. –Теперь он и меня прикончит при случае.

– Какого же черта ты ему брякнула насчет любовника? Не моглане понимать, что лишаешь бедолагу последней надежды.

– Именно этого мне и хотелось, – отрезала она. –Отца я ему не прощу. Пора было внести полную ясность... Боже мой, он ведь неврал насчет Роблеса. Если бы врал, Роблес давно бы приехал. Все рухнуло, все...

– Роблес, значит, аквалангист... – протянулМазур. – Море, море... Он должен был нырять к... цели?

– Ты удивительно догадлив...

– И теперь у тебя нет ни денег, ни аквалангиста, –вслух рассуждал Мазур.

– Придется самой.

Мазур посмотрел на нее, присвистнул:

– Русалочка... Какая там глубина?

– Ну, футов сто...

– Как мы это небрежно произнесли... – сказалМазур. – Сто футов. То есть добрых тридцать метров... Ты что, ныряла саквалангом?

– Да, в Штатах. У меня есть сертификат...

– Ну, даже так... – произнес он с преувеличеннымпочтением. – А сколько у тебя погружений?

– Много.

– А точнее?

– Не менее дюжины.

– Понятно, – сказал Мазур. – Любительскийсертификат каких-нибудь ускоренных курсов... А максимальная глубина, накоторую ты ныряла?

– Какая тебе разница?

– Все-таки?

– Ну, футов на сорок...

– Один раз, а?

– Два.

– Немногим лучше. Два раза на сорок футов, под бдительнымприсмотром инструктора, который больше пялился на твою попку в бикини, чем училвсерьез... И еще десяток бултыханий на мелководье. С такими достижениями нечегои соваться на сотню футов, даже на привязи. Угробишься.

– Ты-то что в этом понимаешь?

– Я – аквалангист, – сказал Мазур.

И выругал себя последними словами, но ничего нельзя былоизменить... Она вскинула глаза, и трудно было сказать, чего там больше,недоверия или яростной надежды:

– Ты?! Тетя Роза говорила, что ты – парашютист... Десантник.

– То-то и оно, – сказал Мазур уверенно. – Знаешь,что такое паралангист? Боже, чему вас учили в университете... Паралангист – этодесантник, одинаково хорошо владеющий как парашютом, так и аквалангом. Прыгаешьс парашютом в море, отцепляешь стропы и ныряешь, превращаешься из птички врыбку. Понимаешь? Так что говорю тебе как специалист: с такойподготовкой тыточно в пять минут угробишься на ста футах... Ни единого шанса.

– Ты правда... специалист?

– Сама можешь проверить.

«Ну что тебе смирно-то не сиделось? – попрекнул онсебя. – Распустил хвост, павлин хренов... Мало ты видел красивых девок имало их имел? На кой хрен тебе эта принцесса печального образа?»

Совесть ныла не так уж и сильно. Но все равно, не стоилосвязываться. Проще всего и полезнее для дела было бы плюнуть на все, уехатьотсюда, забиться в какую-нибудь дыру вроде отеля с хорошей репутацией (благодонна Роза, отправляя на дело, снабдила все же приличной суммой на расходы вдолларах и местной валюте) и проторчать там безвылазно несколько дней, пока непридет корабль. Документов, правда нет... ничего, бывают ситуации, когда можнообойтись и без них, если бумажник туго набит. Снять угол в частном секторе,частники, как во всем мире, при виде бумажек с крупным номиналом паспорт неособенно и требуют...

Но ведь нет прямого запрета на такие именно действия? Вотто-то и оно. Отданные ему приказы были сформулированы с учетом ситуациидостаточно обтекаемо: лечь на дно, не привлекая к себе внимания, пересидеть ипереждать... Но с формальной точки зрения он ничего и не нарушал. Он просто легна дно. Таким вот образом. Кто будет его искать в компании кладоискателей,потихоньку ушедших в море? Как-никак в море нет ни контрразведки, ни тайнойполиции, ни вездесущих цэрэушников, ни розыскных листов...

– Сколько ты хочешь? – спросила она вдруг.

Мазур спохватился и подумал, что в его образе можно бытьдобрым и отзывчивым – зато никак нельзя показать себя законченнымальтруистом.Капитализм кругом, буржуазный мир, царство чистогана. Австралийский бродягапросто обязан алкать...

– Десять процентов, – сказал он браво. – Дон Хаймеупоминал о пятистах тысяч как двадцати пяти процентах... Даже с моими сквернымиоценками по математике в школе легко вычислить, что общаясумма составляет двамиллиона. Вот и давай десять процентов. Ну что, по рукам?

– Интересно, а почему ты просишь так мало? – в ееглазах была настороженность. – Всего десять?

– Откровенно? – с той же лихостью продолжалМазур. – Во-первых, я, честно тебе скажу, не верю до конца, что речь идето реальном кладе. Столько я повидал простаков, которые тянули пустышку...Во-вторых… ты знаешь, я достаточно долго помотался по свету, чтобы уяснить: нестоит ставить перед собой чересчурнереальные цели. Я не представляю, зачем мнемиллион. Я не смог бы с ним управиться должным образом. А вот двеститысяч – сумма более реальная, осязаемая, земная. Я точно представляю,что смогу сделать на двести тысяч – купить в Сиднее приличный бар или создатьсвое туристическое агентство – ну, знаешь, выезды на катерах, погружения саквалангом у Большого барьерного рифа... Наконец, с такими деньгами можно всерьездумать о капитанском дипломе. А миллион... Нет, с миллионом я не управлюсь. Длянастоящего размаха очень уж мало, а для меня нынешнего – очень уж много...