– Есть пословица, что мертвые не болтают, – пробормоталБрут, и я бросил на него быстрый взгляд, чтобы убедиться, что он шутит.

– Я думаю, что он будет держать язык за зубами, – сказал я.

– Правда? – Дин посмотрел скептически. Он снял очки и сталих протирать. – Докажите.

– Во-первых, он не узнает, что происходит на самом деле, онбудет судить по себе и посчитает, что все это шутка. Во-вторых, а это болееважно, он побоится что-либо говорить. На это я, собственно, и рассчитываю. Мыему скажем, что, если он начнет строчить письма и звонить по телефону, мы тожестанем строчить письма и звонить по телефону.

– Насчет казни, – добавил Харри.

– И о том, как он застыл на месте, когда Уортон напал наДина, – сказал Брут – По-моему, Перси Уэтмор больше всего боится, что людиузнают об этом, – Он медленно и задумчиво кивнул. – Это может сработать. Но,Пол, не лучше ли привезти миссис Мурс к Коффи, чем везти Коффи к миссис Муре?Мы могли бы позаботиться о Перси именно так, как ты сказал, а потом провести еечерез тоннель, вместо того, чтобы через него выводить Коффи.

Я покачал головой.

– Не пойдет. Никогда в жизни.

– Из-за начальника Мурса?

– Именно. Он такой прагматик, что из Фомы Неверующего делаетЖанну д'Арк. Если привезем Коффи к нему домой, думаю, мы удивим его так, что онпозволит Коффи хотя бы попробовать. Иначе...

– А чем ты предлагаешь добираться?

– Я сначала думал взять фургон, но мы не сможем на немнезаметно выехать со двора, к тому же все в округе его хорошо знают. Я думаю,лучше взять мой «форд».

– Подумай еще раз, – сказал Дин, снова водружая свои очки нанос. – Ты не сможешь затолкать Джона Коффи в свою машину, даже если разденешьдогола, намажешь салом и применишь рожок для обуви. Ты к нему уже так привык,что не замечаешь, насколько он большой.

На это мне было нечего сказать. Свое внимание я сосредоточилна проблеме Перси и менее важной, но существенной проблеме Буйного БиллаУортона. И теперь я понял, что с транспортом будет все не так просто, какнадеялся.

Харри Тервиллиджер взял остатки своего второго бутерброда,посмотрел на него и снова положил на тарелку.

– Если мы и вправду решимся на это безумие, – произнес он, –то, думаю, можно взять мой «пикап». Посадим его сзади. В это время на дорогахпрактически никого нет. Мы ведь говорим о времени после полуно-чи, так?

– Да, – подтвердил я.

– Вы, ребята, забыли об одной вещи, – сказал Дин. – Я знаю,что Коффи ведет себя очень тихо с самого появления в блоке, ничего не делает, атолько лежит на койке и плачет, но он – убийца. А еще он громадина. Если онрешит сбежать из кузова «пикапа», то остановить его мы сможем толькопристрелив. А на такого верзилу понадобится много выстрелов, даже из пистолетасорок пятого калибра. А что если мы не сможем его уложить? Или он убьеткого-нибудь еще? Мне бы не хотелось терять работу и садиться в тюрьму – у меня женаи дети на руках, я должен кормить их, но еще больше, мне бы не хотелось, чтобына моей совести была еще хоть одна убитая девочка.

– Этого не будет, – сказал я.

– С чего это ты так уверен в этом?

Я не ответил. Я просто не знал, с чего начать. Я несомневался, что этот вопрос всплывет, без сомнения, но все равно непредставлял, как начать рассказывать то, что я знал. Помог мне Брут.

– Ты не веришь, что он это сделал, правда Пол? – Оннедоверчиво посмотрел на меня. – Ты считаешь, что этот громадный уваленьневиновен.

– Я думаю, что он невиновен.

– Ради всего святого, почему?

– Есть две вещи, – сказал я. – Одна из них – мой башмак. – Янаклонился над столом и начал говорить.

Господин Герберт Уэлс написал однажды рассказ о человеке,который изобрел машину времени. И я вдруг понял, что, когда писал этивоспоминания, изобрел свою собственную машину времени. В отличие от машиныУэлса моя могла путешествовать только в прошлое. В 1932-й, если уж быть точным,когда я служил старшим надзирателем в блоке "Г" Исправитель-ногоучреждения штата «Холодная Гора», но действовала почти без помех. И все равно,эта машина времени напоминает мне старенький «форд», который был у меня в товремя: знаешь точно, что заведется, но никогда не можешь сказать, хватит лиодного поворота ключа или придется вылезать и крутить рукоятку, пока рука неотвалится.

Много раз моя машина заводилась с пол-оборота, с тех пор какя начал рассказ о Джоне Коффи, но вчера пришлось крутить рукоятку. Наверное,это потому, что я дошел до казни Делакруа и какая-то часть моего разума никакне хочет успокоиться. Эта смерть была ужасной, просто потрясающе ужасной, и всеиз-за Перси Уэтмора, молодого человека, который очень любил причесывать своиволосы, но не терпел, когда над ним кто-то смеялся, – даже наполовину лысыйфранцузик, которому не суждено было дожить до Рождества.

Как во всякой грязной работе, самое тяжелое тольконачиналось. Двигателю все равно, чем его заводить: ключом или рукояткой, еслиуж завелся, то в любом случае работает нормально. Так и со мной вчера. Сначаласлова выходили короткими фразами, потом длинными предложениями, а потом потеклирекой. Я обнаружил, что писание – особый, даже пугающий вид воспоминаний, в нихесть что-то захватывающее, приводящее в восторг. Может быть, потому, что сильнопостарел (а это произошло как-то незаметно), но по-моему, это не так. Я думаю,что сочетание карандаша и памяти создает какое-то особое волшебство, иволшебство это опасно. Как человек, знавший Джона Коффи и видевший, что он могсделать – людям и мышам, – я знаю, о чем говорю.

Волшебство опасно.

Во всяком случае я писал весь день вчера, и слова простотекли из меня, солнечная комната этого замечательного дома для престарелыхисчезла, а вместо нее появилось помещение склада в конце Зеленой Мили, гдестолько моих подопечных присели в последний раз, и ступеньки лестницы, ведущейв тоннель под дорогой. Именно там Дин, Брут и я обступили Перси Уэтмора околодымящегося тела Эдуара Делакруа и заставили Перси повторить свое обещаниеподать заявление о переводе в психиатриче-ский интернат в Бриар Ридже.

В солярии всегда свежие цветы, но вчера к полудню я ощущалтолько ядовитый запах горелой плоти мертвеца. Звук газонокосилки за окномсменил-ся гулким капаньем воды, медленно сочащейся со сводчатого потолкатоннеля. Путешествие продолжа-лось. И если не телом, то душой и разумом я былтам, в 1932 году.