с легкостью представить задуманное целое. На эту идею вдохновил Стоунхендж, построенный около 2300 года до н. э. Примерно треть камней в нем отсутствует, однако, поскольку они расставлены по закономерности, мы можем по останкам восстановить целое.

Самая высокоуровневая информация будет храниться в центре постройки, в своеобразном музее, тоже возведенном в основном из гранита, чтобы как можно больше объяснить о захоронении и ядерных отходах под ним с помощью уменьшенных моделей и периодической таблицы (которая, как надеются создатели, все еще будет узнаваемой). Музей полностью запечатают, не считая одного камня, который можно сдвинуть, чтобы открыть путь, – достаточно большого, чтобы могли забраться люди, но слишком маленького, чтобы вынести из музея гранитные экспонаты.

Но снова подразумевается, что в будущем смогут перевести наши языки, и авторы признают, что без них, языков, сложную информацию передать невозможно. Всегда есть шанс, что люди будущего захотят перевести ваши надписи, ведь мы же переводили иероглифы (загадки всегда вызывают интерес), но нет гарантий, что они добьются успеха.

Но если нельзя положиться на язык, на что можно?

Тут напрашиваются символы: они универсальнее слов и, кажется, на их основе можно создать что-то вроде языка. Кроме того, у нас уже есть символ для радиации – круг из шести треугольников, три желтых, три черных, – а значит, начало положено, верно? Но проблема в том, что даже восприятие символов меняется в зависимости от культуры. В Индии 1930-х свастика была символом удачи, в то время как в Германии у нее было совсем иное значение. Астроном Карл Саган в письме исследователям предложил череп и скрещенные кости, утверждая, что это универсальный символ смерти и опасности, который знают и понимают абсолютно все люди, и что его базовая форма вряд ли изменится. Но и тут контекст имеет значение: в отчете написано, что на бутылочке череп и кости означают «яд», но, например, на флаге корабля они значат «пираты», для средневекового алхимика череп символизирует библейского праотца Адама, а скрещенные кости – обещанное воскрешение. Обещание вечной жизни противоположно тому, что хотелось бы передать в предупреждениях о захоронении отходов! Более того, знак радиации был создан лишь в 1946 году, поэтому он слишком молод и недостаточно проверен, чтобы рассчитывать на него в следующие 10 000 лет. В отчете даже говорится о ненулевой вероятности того, что люди будущего заинтересуются, почему мы вложили столько труда, чтобы похвастаться захоронением корабельных винтов[143].

Очевидно, что есть формы, которые определенно останутся узнаваемыми и через 10 000 лет, но мы не можем быть уверены, что им припишут то же значение. Рисунок ножа говорит об угрозе или о том, что где-то рядом готовят еду? Мы можем видеть это на примере пещерных рисунков: мы узнаéм фигуры людей и животных, но приходится гадать, почему их изобразили, и у нас нет уверенности в том, чтó они собой представляют. Вот другой пример, предполагающийся в отчете: а ну-ка, быстро представьте двух сражающихся суперзлодеев.

Они могут сражаться… а могут и танцевать. Но так или иначе: это хорошо или плохо? Мы их хвалим или осуждаем? Обещание это или предупреждение и делать ли нам то, что вы представили, или, наоборот, избегать? С некоторой культурной информацией – зная, например, что я происхожу от людей, которым реально нравятся танцульки, – можно высказать обоснованную гипотезу.

Но у нас нет уверенности, что люди через 10 000 лет будут понимать нашу культуру, ну а мы определенно не поймем их. Если поставить картинки в ряд, чтобы рассказать историю, – иными словами, комикс, – то еще надо убедиться, что их прочтут в правильном порядке.

И все же есть набор символов, значение которых пока не менялось со временем: человеческая мимика. Во всех культурах и временах наши младенцы строят одни и те же рожицы в ответ на одни и те же раздражители: от счастья уголки губ поднимаются, от гнева – опускаются, боль искажает все черты, ужас вызывает выражение шока и т. д. Поэтому выглядит разумным, что и через 10 000 лет испуганное лицо смогут узнать – хотя и его могут понять неправильно, как предмет искусства или культовый объект культуры, поклонявшейся страху. Но все же очень вероятно, что кучу вопящих искаженных лиц, вырезанных в граните, в будущем воспримут хотя бы как возможную угрозу или предупреждение. И тогда как одна из проблем, с которой борются те исследователи состоит в том, что любой знак, предупреждающий об опасности, неизбежно пробуждает интерес, а все интересное привлекает любопытных людей… Так для вас это просто отлично! Вы же хотите, чтобы ваше послание выглядело интересным, и хотите привлекать внимание. Ради этого и затевается нечто масштаба горы Рашмор!

Так что, вырезав послание на склоне горы, добавив многочисленные переводы на разные языки и ужасающие инсталляции и с испуганными лицами вокруг спрятав для надежности уменьшенные копии вашего послания на разной глубине под землей так, чтобы некоторые нельзя было выкопать без использования техники, повторив послание на разных уровнях сложности и детальности и сделав его из непривлекательных материалов, которые сложно или невозможно снова пустить в дело ради чего-то более полезного (скажем, из гранита или керамики; если выбираете металлы, то прячьте поглубже, чтобы их не нашли сразу в эпоху постапокалипсиса), вы обеспечите себе наилучшие шансы, которые может обещать эта книга (а также знания и ресурсы правительства США), на то, что ваше послание дойдет и будет понято через 10 000 лет или более.

И даже если люди в будущем не смогут разобрать ваше послание, то остатки вышего монумента по меньшей мере могут подтолкнуть их к тому, чтобы поклоняться вам как древнему и могущественному богу, а это не самый плохой утешительный приз.

ПЕРИОД: КАК МИНИМУМ 100 000 ЛЕТ

СПОСОБ: СНОВА БРОСИТЬ В ОКЕАН, НО НА ЭТОТ РАЗ ПОГЛУБЖЕ

СТОИМОСТЬ: ОКОЛО 33 000 ДОЛЛАРОВ ПЛЮС ТРАНСПОРТНЫЕ РАСХОДЫ, НО ДОРОЖЕ, ЕСЛИ СНОВА ВЫБЕРЕТЕ БРОНЗУ

Кто говорит, мир от огня

Погибнет, кто – от льда.

А что касается меня,

Я за огонь стою всегда.

Но если дважды гибель ждет

Наш мир земной, – ну что ж,

Тогда для разрушенья лед

Хорош

И тоже подойдет[144].

Роберт Фрост [145] (1920)