Энергия — вот чего всем нынче так недостает! Он вынул изкармана еще один конверт, из Германии, — от молодой певицы, которой он кое-чемпомог.

Письмо ее было полно изъявлений самой искреннейпризнательности.

«Дорогой мистер Саттертуэйт, как мне Вас благодарить? Япросто боюсь поверить, что уже через несколько дней мне предстоит петьИзольду».

Как жаль, что Ольге придется дебютировать в «Тристане иИзольде»! Она славная, старательная девочка, и голос у нее прекрасный, но у неесовсем нет темперамента, нет страсти. «Оставьте нас! Все ступайте прочь! Такжелаю я! Я — Изольда!..» Нет, в ней этого нет! Той силы, несгибаемой воли,которая слышится в мощном финальном «Ich Isolde!».[66]

Что ж, во всяком случае, хоть кому-то он помог! Жизнь наострове нагоняла на него тоску. Ах, зачем он покинул Ривьеру — такую знакомую иродную, где он и сам был всем как родной! Здесь же до него никому нет дела… Имдаже невдомек, что перед ними тот самый мистер Саттертуэйт — друг графинь игерцогинь, покровитель писателей и певиц. На острове ему не встретилось ниодной мало-мальски значительной фигуры ни из высшего общества, ни из мираискусства. Все здесь расценивали друг друга исключительно по тому, кто какойсезон проводит на острове — седьмой, четырнадцатый или двадцать первый.

Глубоко вздохнув, мистер Саттертуэйт вышел из отеля исвернул в сторону голубеющей внизу бесформенной бухточки. Из-за заборов надорогу с обеих сторон лезли алые ветки цветущей бугенвиллеи[67], и мистерСаттертуэйт шел между ними, как сквозь строй. Рядом с этим нахальнымвеликолепием сам он казался себе бесконечно старым и седым как лунь.

— Я стар, — бормотал он. — Я стар, и я устал…

Наконец, к облегчению мистера Саттертуэйта, бугенвиллеикончились. До моря было уже недалеко. Уличный пес, остановившись на солнышкепосреди проезжей части, сладко зевнул, потянулся, сел и начал сосредоточенночесаться. Вдоволь начесавшись, он встал и обозрел окрестность в надежде увидетьчто-нибудь интересненькое.

Под забором была свалена куча мусора — к ней, в радостномпредвкушении, он и направился. Так и есть, собачий нюх не подвел: вонь отсвалки превосходила все ожидания. Он еще раз с вожделением принюхался — послечего, подчиняясь непреодолимому порыву, повалился на спину и стал остервенелокататься по зловонной куче. Да, решительно нынче утром он попал в собачийрай!.. В конце концов, это занятие его утомило, он встал и снова лениво побрелна середину дороги. Вдруг из-за угла без всякого предупреждения на полнойскорости вырулил обшарпанный автомобиль, сбил собаку и, не замедляя хода,промчался мимо.

Пес поднялся на ноги, постоял так с минуту, с немым укоромглядя на мистера Саттертуэйта, — и упал. Мистер Саттертуэйт подошел, нагнулся:пес был мертв. Размышляя о том, как жестока и печальна бывает жизнь, мистерСаттертуэйт проследовал дальше. Как странно — в собачьих глазах застыл немойупрек! «О мир! — читалось в них. — О добрый прекрасный мир, в который я такверил! За что ты меня так?..»

Мистер Саттертуэйт прошел мимо пальм и беспорядочноразбросанных белых домиков, мимо пляжа из застывшей черной лавы — отсюдакогда-то унесло в море знаменитого английского пловца, да и сейчас тут ревелприбой, — мимо естественных каменных ванночек с морской водой, в которыхстарательно приседали дети и пожилые дамы, воображая при этом, что купаются,мимо всех них, по извилистой дороге, ведущей на вершину утеса. Там, над самымобрывом, одиноко стоял большой белый дом, очень удачно прозванный «La Paz»[68].Его зеленые выцветшие ставни всегда были наглухо заперты. Кипарисовая аллейкавела через заросший сад к открытой площадке на краю утеса, откуда так хорошоглядеть и глядеть вниз, в синюю морскую пучину…

Сюда и направлялся мистер Саттертуэйт. За время своегопребывания на острове он успел полюбить виллу «La Paz». В самом доме он небывал — да там, по всей видимости, никто и не жил. Мануэль, садовник-испанец,торжественно приветствовал каждого входящего, поднося дамам букетик, мужчинамцветок в петлицу, и темное морщинистое лицо его освещалось улыбкой.

Иногда, глядя на дом, мистер Саттертуэйт размышлял о том,кому бы он мог принадлежать. Чаще всего он рисовал в своем воображениииспанскую танцовщицу, которая некогда очаровывала мир своей красотой, а теперьуединилась здесь, чтобы никто не мог видеть ее увядания.

Он почти зримо представлял, как в сумерках она выходит издома и спускается в сад. Несколько раз он даже порывался расспросить Мануэля,но сдерживался, предпочитая остаться при собственных фантазиях.

Перекинувшись с Мануэлем несколькими фразами, мистер Саттертуэйтмилостиво принял от него оранжевый бутон розы и по кипарисовой аллее направилсяк морю. Странные ощущения возникали у него здесь — над обрывом, на самом краюбездны. Вспоминались сцены из «Тристана и Изольды»: томительное ожиданиеТристана и Курвенала[69] из начала третьего акта, потом Изольда, спешащая скорабля, и Тристан, умирающий у нее на руках. Нет-нет! Ольга славная девочка,но из нее никогда не получится настоящая Изольда — Изольда из Корнуолла,умевшая по-королевски любить — и ненавидеть. Мистер Саттертуэйт поежился. Емубыло зябко, он чувствовал себя старым и одиноким. Что дала ему жизнь? Даничего! Меньше, чем тому безродному псу…

Неожиданно его размышления были прерваны. Шагов он неслышал, но краткое «А, черт!» — донесшееся со стороны кипарисовой аллеи,недвусмысленно указывало на присутствие постороннего.

Обернувшись, он увидел перед собой молодого человека,глядевшего на него с явной досадой. Мистер Саттертуэйт узнал в нем англичанина,который вчера поселился в отеле и сразу чем-то привлек его внимание. МистерСаттертуэйт мысленно назвал его молодым человеком — поскольку тот был моложебольшинства проживающих в отеле стариков, — однако на самом деле ему, вероятно,давно уже перевалило за сорок и где-то не слишком далеко маячил полувековойрубеж. И все же определение «молодой человек» очень ему шло — мистерСаттертуэйт ревниво относился к таким тонкостям. Как у иных собак до самойсобачьей старости проглядывает щенячья повадка, так и в незнакомце до сих порсквозило что-то юношеское, незрелое.

«Вот человек, который так и не повзрослел по-настоящему», —подумал мистер Саттертуэйт.

Впрочем, внешне незнакомец ничуть не напоминал сказочногоПитера Пэна[70]. Напротив, это был холеный, раздобревший мужчина, который, повсей видимости, знал толк в удовольствиях и ни в чем себе не отказывал. У негобыли круглые карие глаза, светлые седеющие волосы, небольшие усики икрасноватое лицо.