Реагировать на партийные сообщения следовалооперативно, чем скорей — тем себе же лучше. Буран не буран, мороз не мороз, аполитика ЦК ВКП(б) превыше всего.

И вот Кренкель, проклиная все, рысил по снегувокруг палатки, заглядывая в иллюминаторы — скоро ли они там кончат. Он терварежкой нос и щеки, притопывал, хлопал руками по бокам, считал минуты нациферблате, и про себя, возможно даже, говорил разные слова про партию и еемудрую политику.

Они там сидели на нарах, выслушивалисообщение, выступали по очереди со своим мнением, заносили его в протокол,вырабатывали решение насчет очередных врагов народа, голосовали, и составлялитекст своего обращения на материк. А в конце, как положено, пели стоя«Интернационал».

Спев «Интернационал», Папанин разрешалКренкелю войти, вручал ему это закрытое партийное сообщение, и Кренкельпередавал его по рации.

Только человек гигантской выдержки и с чистонемецким безоговорочным уважением к любым правилам и инструкциям мог вынестиполгода этого измывательства. А партийная жизнь в стране била ключом, и полгодаКренкель чуть не каждый Божий день бегал петушком в ледяном мраке вокругпалатки. Он подпрыгивал, приседал, и мечтал, что он хотел бы сделать сПапаниным, когда все это кончится. Ловля белого медведя на живца была наиболеегуманной картиной из всех, что сладко рисовались его воображению.

Через неделю умный Кренкель подал заявление впартию. В каковом приеме ему Папаниным было отказано по той же причине, покакой ему надлежало являться немцем. Не понять это мог только политическинаивный человек, абсолютно не вникший в доктрины пролетарского интернационализмаи единства партии и народа. Беспартийный немец Кренкель иллюстрировал собою наСеверном полюсе многонациональную дружбу советского народа и нерушимуюмонолитность блока коммунистов и беспартийных. Так что все было продумано.

И беспартийный немец Кренкель кротко вламывал,как лошадь, потому как метель — не метель, ураган — не ураган, научныеисследования можно и отложить, — а вот без радиосвязи остаться никакневозможно. От дежурства же по готовке пищи и уборке помещения его также,конечно, никто не освобождал.

Папанин, с другой стороны, на льдине немногоскучал. А чем дальше — тем больше скучал. Научных наблюдений он не вел, пищи,как начальник, не готовил, — он руководил. И еще проводил политинформации.Политинформации проходили так.

Кренкель принимал по радио последние известия,аккуратно переписывал их и вручал Папанину. Папанин брал листок в руки ипростым доходчивым языком пересказывал остальным его содержание. Излишнеупоминать, что Кренкелю полагалось в обязательном порядке присутствовать на политинформациях.Более того, как беспартийному, а следовательно — политически менее зрелому, чемостальные, ему рекомендовалось проявлять большую, чем товарищам-коммунистам,активность, и вести конспект. Конспекты потом Папанин проверял, и если былозаписано слишком кратко или неразборчиво — велел переписать.

Политинформации проводились ежедневно. Этимдеятельность Папанина исчерпывалась. Но поскольку командир не должен допускать,чтобы подчиненные наблюдали его праздным, а уронить свой престиж, занимаясь всякойерундой, он не мог, то после политинформации он чистил личное оружие. Этозанятие в данной последовательности служило, как он справедливо рассудил, какраз к укреплению его командирского и партийного авторитета и лучшему пониманиюполитического момента и линии партии.

Он расстилал на столике тряпочку, доставал изкобуры маузер, из кобурного пенала вынимал отверточку, ежик, ветошку, масленку,разбирал свою 7,63 мм машину, любовно протирал, смазывал, собирал, щелкал,вставлял обойму на место и вешал маузер обратно на стойку палатки, на свойспециальный гвоздик. После чего успокоенно ложился спать. Этот ежедневныйпроцесс приобрел род некоего милитаристского онанизма, он наслаждался сердцем иотдыхал душой, овладевая своей десятизарядкой, и на лице его появлялосьсовершенное удовлетворение.

Постепенно он усложнял процесс чистки маузера,стремясь превзойти самого себя и добиться немыслимого мастерства. Он собиралего на время, в темноте, с завязанными глазами, на ощупь за спиной, и дажеодной рукой.

Кренкель, натура вообще миролюбивая,возненавидел этот маузер, как кот ненавидит прищепку на хвосте. Он мечталутопить его в проруби, но хорошо представлял, какую политическую окраску могутпридать такому поступку. И под радостное щелканье затвора продолжал своеполитинформационное чистописание.

…Дрейф кончился, льдина раскололась, ледокол«Красин» снял отважных исследователей с залитого волнами обломка, Кренкельпедантично радировал в эфир свое последнее сообщение об окончании экспедиции;и, окруженные восхищением и заботой экипажа, извещенные о высокихправительственных наградах — всем четверым дали Героя Советского Союза! —полярники потихоньку поехали в Ленинград.

В пути степень их занятости несколькопоменялась. Гидролог с метеорологом писали научные отчеты, Кренкель жепредавался сладкому ничегонеделанью. А Папанин по-прежнему чистил свой маузер.За шесть месяцев зимовки, когда у любого нормального человека нервишкиподсаживаются, это рукоблудие приобрело у него характер маниакального психоза.

Кренкель смотрел на маузер, сдерживая дыхание.Больше всего ему хотелось стащить незаметно какой-нибудь винтик и поглядеть,как Иван Дмитриевич рехнется, не отходя от своей тряпочки, когда маузер несоберется. Но это было невозможно: в 38 году такое могло быть расценено неиначе как политическая диверсия — умышленная порча оружия начальника экспедициии секретаря парторганизации. Десять лет лагерей Кренкелю представлялисьчрезмерной платой за удовольствие.

Он подошел к вопросу с другой стороны. Зайдя кПапанину в его обязательное оружейное время, перед сном, он с ним заговорил,отвлекая внимание, — и украдкой подбросил на тряпочку крохотный шлифованныйуголок, взятый у ребят в слесарке ледокола. И смылся от греха.

Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанинбыл невменяем.

Представьте себе его неприятное изумление,когда, собрав маузер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Онразобрал его вновь, собрал с повышенным тщанием — но деталь все равнооставалась лишней!

Ночь Папанин провел за сборкой-разборкоймаузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головоломка сокрушала его сознание.Он опоздал к завтраку. Все время он проводил в каюте. И даже на встрече-беседес экипажем, рассказывая об экспедиции, вдруг сделал паузу и впал всосредоточенную задумчивость. Сорвался с места и ушел к себе.