Станция Зуфр, на которой мы сейчас находились, знавала и лучшие времена — о них мне говорила некогда роскошная, а сейчас безнадёжно испорченная временем, отделка ангара. Стены были полностью закрыты акустическими панелями, под потолком, широким бордюром шла вызолоченная лепнина, а пол был покрыт плитами розоватого мрамора. Увы, но сейчас от всей этой красоты остались только крохи — мрамор был выщерблен и загажен потёками масел, в панелях зияли дыры, а некогда изысканные барельефы были частично обломаны и сверкали белесыми пятнами, а частично покрыты жирной копотью, делавшей невозможным разобрать детали. Вроде бы там было изображено что-то касательно процветания — я, с трудом, разобрал изображения людей, протягивавших руки вверх, к солнцу и тучные поля с какими-то злаками.

— Сиг транзит глория мундис, — вздохнув, я сложил руки под широкими рукавами и в мою левую ладонь, успокоительным холодком, тут же ткнулся ствол дробовика, закрепленного ремнями на правой руке.

— Вы что-то сказали, сэр! — тут же нарисовался рядом Банкир, придерживавший двумя руками узкий и длинный ящик для пожертвований, висевший у него на шее.

— Отче. Не сэр, сын мой — Отче. Мы на деле, забыл?

— Простите, сэ… Отче, — он поправил сверкнувшей полированными боками ящик и повторил: — Я буду внимательнее, Отче.

— Уж постарайся. Тебе он не мешает?

— Это, отче? — Банкир слегка встряхнул контейнер и внутри него что-то звякнуло.

— Вы что? Денег туда положили?

— Нет отче. Несколько гаек, горсть шайб, зачем деньги то, отче? И то много, — вздохнул он, снова принимаясь держать его обоими руками: — Баланс сбит, как теперь стрелять буду — не знаю, — повернув полуцилиндр ко мне тыльной стороной, он продемонстрировал пистолетную рукоять, утопленную внутри ящика: — Да и грохота будет, — покачал мой телохранитель головой: — Никакой скрытности.

— Святой Матери Церкви, сын мой, неповадно исподтишка действовать. А мы, как посланные ею в неведомое дети, должны исполнять долг свой с открытой душой, чтобы люди верили нам и сердца свои открывали. Ясно тебе? — к этому моменту мы уже подошли к ангарным воротам, и я вздохнул — вот ещё шаг и всё, обратного пути не будет.

— Да, отче, — торопливо закивал Банкир, вытирая ладони о рясу: — Открытое сердце, тут вы, отче, правы — по раскрытому стрелять проще.

Весельчак совершил посадку, точнее пристыковался к пирсу номер шесть. Номера семь и восемь занимали танкеры, на которые и пал наш выбор. Сам Зуфр представлял собой небольшой цилиндр — километра три длинной, с торчащими в разные стороны палками переходных коридоров, или, как их тут называли — пирсов, лишний раз подчёркивая этим свою древность и верность давно позабытым традициям.

— Брат Михаил, — не поднимая головы и поглаживая ствол дробовика, со стороны это походило на перебирание чёток, обратился я к Самоснову: — Смиренно прошу тебя совершить бескорыстную молитву во здравие странствующих у ангара номер восемь. Возможно, — я смиренно вздохнул: — Капитан сего благословенного судна позволит тебе подняться на борт и освятить механизмы, дабы плавание его было успешным, а гиперпространство — спокойным.

— Чего, сэ… Отче?!

— На седьмой иди, — наклонив голову к нему, тихо пробормотал я: — Постарайся без шума на борт подняться, понял?

— Да, отче! Теперь понял. Разреши…

— Ты ещё козырни мне! — тихо прошипел я: — Брат мой по грабежу, блин!

— Да отче, всё сделаем, отче! — развернувшись он махнул рукой своим людям и быстрым шагом, практически трусцой, поддерживая полы рясы, рванул к выходу номер восемь. Я едва не застонал от подобного зрелища — ну ведь инструктировал же! Репетировали! Нет! Рванул так, что только слепой в нём боевика не увидит!

— Святая церковь начала набирать солдат? — отвешивая мне небольшой поклон, поинтересовался охранник, стоявший у ворот седьмого ангара — мимо него только что промчалась кавалькада Михаила, так что причин для удивления у него было более чем достаточно.

— Святая церковь, сын мой, — осеняя его благословлением, пояснил я: — Не может отказать страждущим. Да, эти кроткие братья ещё совсем недавно были воинами нашей благословлённой и богоспасаемой Империи, но они отверзли сердца свои от насилия и предпочли орала мечу, дабы нести Слово Веры по самым дальним уголкам нашего мира.

— Кроткие? — он поёжился и перехватил свой карабин на изготовку, направляя его ствол в мою сторону: — Не хотел бы я с такими кроткими на дальнем уровне пересечься. Чего надо, святой отец?

— Мы бы хотели вознести молитву во спасение сего судна и укрепить дух экипажа его перед долгим странствием, сын мой.

— Я не ваш сын.

— Все мы дети Творца, — я склонил голову и продолжил: — Позвольте мне смиренно изложить свою просьбу капитану, сын мой, пусть он примет решение.

— Я же сказал, — охранник недовольно качнул стволом: — Я не ваш сын. Я — атеист. Проваливайте, пока я тревогу не поднял!

— Отче, — выдвинувшийся вперёд Прохор оттеснил меня и встряхнул своим ящиком: — Слышь, боец? Пожертвуй на ремонт храма! Ну? Чего вылупился?! Бабки сюда клади!

— Чего? — от подобной наглости тот просто опешил: — Нарваться хочешь? Ну так я проучу тебя, святоша недоделанный! — сказав это он отпустил карабин, отчего тот сразу уткнулся стволом в пол, повиснув на ремне, и, подняв сжатые кулаки, приготовился задать наглому монаху хорошую трёпку.

— Пожертвуй на Храм! — приподняв ящик для пожертвований Банкир сделал короткий шажок вперёд, встряхивая ящиком прямо перед лицом охранника, приводя того в ярость: — Сын! Божий!

— Ах ты ж су… — договорить охранник не успел — короткий удар с ноги в промежность заставил его согнуться вдвое — только схватив за ворот я не дал этому атеисту пропахать носом пол.

— Запакуйте этого грешника, — кивнул я подбежавшим братьям, тьфу, моим бойцам: — Рот заткните, чтоб не орал, знаю я этих атеистов — чуть что такой ор поднимают.

Привалив связанного грешника к стене внутри ангара, мы двинулись по пирсу к танкеру, не забыв повесить на входной двери табличку — «Тех Обслуживание», найденную на стене изнутри помещения — это должно было объяснить отсутствие охраны и, на какое-то время, обезопасить наши тылы.

Сам пирс представлял собой здоровенную, в два моих роста, трубу, к дальнему концу которой был пристыкован «Анцираб», ну, по крайней мере, так следовало из надписи мелом на грифельной доске, привинченной к стенке в самом начале коридора.

— Ну и название, угораздило же, — проворчал Банкир, откидывая верхнюю крышку своего ящика и запуская внутрь руку. Спустя миг изнутри послышался характерный лязг передёргиваемого затвора.

— А что? — я, с интересом, проследил его манипуляции: — Имя как имя, и хуже бывает.

— Да куда уж хуже… — с щелчком закрыв крышку он перехватил свою ношу поудобнее: — Я готов, отче, к любой вашей проповеди.