— А Эдель, она тоже живет дома?

— Она? Еще чего! Ее и след простыл! Как,впрочем, и твой. Где ты сейчас?

— В Сан-Франциско.

— О Господи! Мне бы там оказаться! Как у тебядела?

Шуршащая близость. Голос Марианны! Горммысленно увидел ее в платье, которое она надевала 17 мая, и в студенческойшапочке. И перед алтарем в подвенечном платье. Ее торжествующее лицо. Вспомнил,какой она бывала мрачной и неприступной, если у нее что-то не ладилось. Итеперь через всю Атлантику и Америку он видел, как у нее опустились уголки губ,а ее несправедливые, презрительные слова исключили всякую близость между ними.

— Можно мне поговорить с отцом? — спросилГорм.

— Вы с ним одного поля ягоды! Все мужчиныодного поля ягоды! — крикнула Марианна, и связь прервалась.

Горм стоял с молчащей трубкой в руке. Ждатьбыло бессмысленно, поэтому он спокойно положил трубку на место. И поделом ему.Чего еще он мог ожидать от звонка домой? Он надеялся поговорить с отцом иузнать, что отец обо всем этом думает. Но не получилось.

Матросы читали норвежские газеты. Кто-то,видно, получил почту. Все попрятались. Даже крутые ребята из Роттердамаприсмирели, получив долгожданные письма.

Но были и такие, кто, как и он, не получилиничего. Те шумно утешались бильярдом и настольным теннисом. Горм же нашелутешение в кофе и вафлях, которые всегда примирили его с действительностью.

Вечером он все-таки написал домой. Надо быловоспользоваться случаем и отправить письмо до того, как они выйдут в море. Онсочинял легкие фразы о погоде и ветре. Перечислял названия городов, которые импредстояло посетить по другую сторону Тихого океана, — Гонконг, Манила,Сингапур.

Мимоходом он сообщил, что в газете «Шёфартстиденде»по четвергам сообщается местонахождение всех норвежских судов. Может, имзахочется узнать, где он находится в то или иное время. О телефонном разговорес Марианной он не упомянул.

Пока он писал, у него было чувство, с какимблагодарят за подарок, который, вообще-то, не понравился, благодарят, чтобыпоскорей забыть об этом.

На конверте он написал имена родителей иМарианны.

* * *

После Сан-Франциско мир превратился в сплошноеморе. Теплоход «Боневилле» был крохотным зернышком, качающимся на огромныхленивых волнах. Горма поставили на ночную вахту с первым штурманом, что само посебе было необычно. Но он вскоре понял, что с алкоголем на борту не все обстоитблагополучно. Поэтому его, двадцатитрехлетнего новичка, и предпочли ветерану сзатуманенными ромом мозгами. Первый штурман был осмотрительный человек сколючим взглядом. Ему вряд ли было больше тридцати пяти.

Горму нравилась ночная тишина и вахты на кормеили на мостике. Погода благоприятствовала плаванию, небо было усыпано звездами.Горм приносил в кубрик и в свой сон весь небесный свод. Первую неделю этозвездное небо было самым главным в его жизни, во сне и наяву. Он решил, что,как только окажется на берегу, обзаведется литературой по астрономии.

В кубрике Горм старался держаться незаметно.Здесь царили трое матросов из Роттердама, столкновений с которыми, каквыяснилось, избежать было трудно. Они пользовались новичками в качестве слуг имальчиков для битья. Горм не привык к подчинению такого рода и потому частопопадал впросак. Когда один из роттердамцев велел ему убрать блевотину посленочной попойки, он повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Он получил по уху так, что у него почернело вглазах, и его пинками загнали обратно в кубрик с ведром и тряпкой. Горм понял,что никуда ему не деться. Жизнь на корабле не ограничивалась только звезднымнебом. Ему еще никогда не приходилось подтирать блевотину, даже своюсобственную, и потому теперь он по-новому взглянул на свой поступок.

Ночью, на вахте, штурман обратил внимание наего синяки и царапину в углу рта.

— Это за то, что я отказался подтеретьблевотину в кубрике.

— Парни из Роттердама?

— Да.

— Они спишутся с судна перед следующим рейсомиз Сан-Франциско, продержись, пока мы будем идти через Тихий океан. Тебе непоможет, даже если я возьму тебя под свою защиту. Они только станут действоватьболее изощренно.

Горм старался подчиняться правилам, царившимна борту. Мальчишка начал понемногу разговаривать с Гормом и даже подарил емуфотографию полуодетой женщины, вытянувшей губы трубочкой; ее розовые трусикиспрятались между пышными ягодицами. Горм поблагодарил за подарок, однако напереборку его не повесил.

В кубрике он разглядывал лица матросов,прикидывая, с кем из них ему было бы сподручнее сойти на берег. Он уже понял,что не вызывает у них доверия.

Как-то вечером несколько матросов, устроившисьна люке перед ютом, сращивали канаты, вязали узлы и обсуждали сварку. Гормприсоединился к ним и, между прочим, выразил свой восторг перед звездным небом.И, как оказалось, здорово навредил себе. Он говорил на чужом для них языке. Онистали переглядываться. Матрос по имени Буббен засмеялся. Это заразило других.

— Вон оно что, значит, ты отправился в мирсчитать звезды! — сказал Буббен, и матросы загоготали, с вызовом поглядывая наГорма.

Из этого эпизода Горм сделал вывод, что насудне нельзя мешкать с ответом. Однако он предпочитал не оказыватьсопротивления, если его не били и ни к чему не принуждали. Правда, он плохопредставлял себе, что бы он мог сделать, если б такое случилось.

Больше всего он любил ночные вахты с полуночидо четырех утра. Тишина. Никаких голосов. Лицо первого штурмана, когда они влюбую погоду, сменяя друг друга, по очереди то наблюдали за морем, то стояли заштурвалом.

Днем матросы чистили и драили судно,отскребали ржавчину, покрывали металл суриком, красили. Горм засыпал, кактолько его голова касалась подушки. День и ночь слились для него в один переходдо места, о котором он знал только то, что о нем было написано в старыхшкольных учебниках.

Пункт назначения оказался совсем не таким,каким Горм представлял его себе. Прежде всего запах, который они почувствовалипрежде, чем что-то увидели. И чувство нереальности, охватившее Горма, когда он,стоя на палубе, увидел, как из моря и тумана возникает Гонконг. Это с лихвойвознаградило его за все. Лес кранов, похожих на страшных динозавров,равнодушные здания и пакгаузы из рифленого железа, нагроможденные вневообразимом беспорядке. Кишащая толпа. Огни. Это была сказка, но длилась онанедолго.

В море действительность вообще не бывает долгой.Одно-два лица, мелькнувшие мимо во время вахты или в кубрике. Редкий взрывсмеха или сальная шутка о женщинах.

Жизнь здесь представлялась одним бесконечнымдвижением. Море. Скрип. Этот вечный скрип. Словно все строительные материалыстонали и жаловались на то, что когда-то их вырвали с корнем из почвы илипереплавили, чтобы отправить в путь по морям.