который просвечивали длинные острые клыки. Волк был почти вдвое больше Грозы, а когда поднимал холку, то и вовсе становился похожим на клокочущую рычащую гору, вот-вот готовящуюся извергнуть магму на мирно спящий город.

В ночи проблескивали две пары глаз: уверенные холодные глаза одинокого волка и воинственно мерцающие глаза волчицы. Она кружила вокруг туши, никак не решаясь подступиться. Как только она делала шаг навстречу, волк тут же делал выпад вперед и клацал своей зубастой пастью. Предупреждение, которое невозможно игнорировать. Тем не менее Гроза была весьма настойчивой и упрямой. Она уже считала тушу своей по праву «кто первый нашел» и не намеревалась отдавать ее без боя. Конечно, она сохраняла осторожность, вовремя делая шаг назад и уклоняясь от выпадов волка.

Грозе удавалось держать минимальную дистанцию между собой и соперником. Ее стратегия была похожа на ту, что используют мелкие падальщики типа койотов или лис. Понимая свой проигрыш в силе, они берут верх хитростью, проворностью и смекалкой. Волчица приметила шмат мяса на коже, свисавший достаточно далеко от зубов волка. Если бы ей удалось выманить его чуть ближе к себе и проскользнуть мимо волка, то она с легкостью бы улизнула в темноту с куском мяса в зубах. Она предприняла несколько безуспешных попыток, позволивших ей понять, что молодой волк прихрамывал на заднюю правую лапу. Гроза решила воспользоваться возможностью и после очередного его скачка проскользнула между хищником и тушей, впившись в его больную лапу. Волк взвизгнул от жгучей боли и резко развернулся в сторону волчицы. Тем временем Гроза уже схватилась за шмат мяса и грозно рычала, отрывая его от кости. Хищники смотрели друг на друга в упор, похожие на мраморные статуи. Они замерли, словно обмениваясь информацией на своем, неизвестном человеку языке. Волки передавали сигнал на ментальном уровне, словно время вокруг них обрело форму и стало вязким, обволакивая фигуры зверей, мертвого лося, воду в реке и лес с его многочисленными обитателями. Происходящее выглядело почти театрально.

Всеобщее оцепенение нарушил звук рвущейся кожи, Грозе удалось отделить свой кусок, с которым она убежала к реке, преследуемая волком, а затем пересекла ее, прыгая с одного камня на другой. Еще днем она приметила эту гряду, образовывавшую мост через бурный поток. Волк остался на противоположном берегу и не стал преследовать волчицу. Он немного постоял у воды, чтобы убедиться, что Гроза больше не претендует на тушу лося, и вернулся к трапезе.

Волчица ушла проводить остаток ночи выше по течению реки. Вдалеке виднелись горы, к которым она держала путь. Они манили ее и вызывали чувство необъяснимого трепета, какое ощущает молодой моряк, отправляющийся в свое первое далекое плавание.

Глава 5

Осенью жизнь Ивана преобразилась. Он все глубже погружался если не в ремесло местного лесничего, то в зоологические термины, повадки местных животных и птиц. Мальчик не на шутку заинтересовался вопросом, часто навязывался на долгие вечерние разговоры за чаем к деревенским звероловам, чтобы побольше узнать о тайге и ее обитателях. Ему больше импонировал способ изучения природы с биноклем, который подарил ему дед, а не с ружьем, «как встарь повелось на великой Руси» (и не только), но люди, посвятившие жизнь охоте в этой холодной враждебной глубинке, знали не меньше, чем профессора университетов. Да, они были не сильно подкованы в биологических процессах с теоретической и молекулярной точек зрения, но, основываясь на годах наблюдений и опыта, могли дать столь же ценные знания. Разница была лишь в методе исследований. Мальчишка стал более открытым и коммуникабельным, потому что в разговоре, к примеру, со старым полуслепым медвежатником приходится искать подход, участливо кивать и активно выражать свое восхищение его невероятными путешествиями. В деревне о нем говорили как о приятном молодом парнишке с тяжелой судьбой, но очень добрым сердцем.

Иван собирался выйти на крыльцо лачужки, ставшей для него родным и любимым домом, где его всегда ждали теплый дедушкин чай и интересные книжки. Мальчик кутался в легкую олимпийку, натянутую на колючий шерстяной свитер с высоким горлом, которое его очень раздражало. Он увидел в окно соболя, который весело скакал по елкам, пока на солнце блестела его шикарная теплая шубка цвета темного шоколада. Иван хотел поближе рассмотреть зверька, натянул на себя вещи, которые первыми попались под руку, и выбежал на улицу. К его огромному сожалению, соболь уже успел сбежать с елки, не оставив после себя ничего, кроме комочков пуха, выдернутых из нерасторопной белки, ставшей его обедом. Мальчик раздраженно почесал нос и, нахмурив брови, пошел жаловаться деду на свою нерасторопность.

— Почему я всегда упускаю все самое интересное? Я почти всегда подбираюсь к животным аккуратно и тихо, но они все равно успевают как-то заметить мое присутствие…

— Иван, а ты не думал, что этот соболь просто потащил добычу себе в дупло? Или ты думаешь, что все его мысли были о тебе — как бы похитрее тебе насолить и испортить наблюдения?

— Ну не то чтобы прямо так, но я явно что-то упускаю!

— Начни пользоваться моим биноклем почаще и переставай лезть, куда не надо. Ты бы еще за лапу с ним поздоровался.

Владимир закурил сигарету, дым от которой тонким сатиновым облачком тянулся вдоль деревянного домика.

— Отойди, дымом дышишь.

Мальчишка сделал шаг в сторону и насупился. Он никак не мог посмотреть на старика, часто тер нос кулаком и переминался с ноги на ногу. Владимир, заметив это, решил спросить:

— Что-то случилось?

— Я снова плохо спал ночью, а потом этот соболь… — продолжал мяться Иван.

— Ведь дело же не в нем?

— Я очень скучаю по маме, — выговорил мальчишка дрожащим голосом. Он едва сдерживал слезы, внезапно проступившие на его больших голубых глазах. Больше ничего он из себя выдавить не смог. У Ивана был совершенно телячий взгляд, который можно наблюдать у животных на скотобойнях, перед тем как разлучить корову и ее детеныша.

— Понятно… — протянул старик, стряхивая пепел с сигареты в консервную банку.

Владимир откашлялся и закинул ногу за ногу, иногда нервно подергивая коленкой. Старик в последние месяцы не заводил разговора о Рите, старался не упоминать ее имени, использовал различные фигуры речи, чтобы обойти ее определение в разговоре. Он не привык говорить о дочери в прошедшем времени, отчасти оттого что все еще пытался смириться с тем, что она мертва. Принятие давалось ему тяжело, а сам процесс горевания был очень болезненным. Владимир чувствовал глубокую привязанность к образу «старой» Риты — озорной, смелой и громкой девчонки с мечтой о