впитывалась в мох, оставляла потеки на стволах деревьев… Но разве можно назначить цену надругательству над дочерью?

– Кажись, не дышит… – сказал наконец кто-то.

– И верно…

– Туда и дорога!

Как же холодно! Темно, и не пошевелиться… Безвольное тело волокут по траве, оставляя алую дорожку, а противиться нет мочи. А и надо ли? Болото раскрыло ледяные объятия: убаюкает, упокоит.

– Пустите! – Но вместо крика получается лишь хрип, а кровь собирается пузырями на губах.

Ломит виски, и не вдохнуть. На грудь навалилось тяжелое, черное, и оно не дает подняться. Звезды… Звезды и пламень. Огонь мечется вправо, влево, приближается и вновь прячется во тьме. Небо… Оно не снизу, не в отражении. Оно наверху и прижимает гробовым камнем. Вода. Черная, ледяная. Она давит со всех сторон. Она внутри, она отравляет и заполняет легкие.

– Пустите!

А черная вода, густая грязная жижа ползет внутрь змеями.

– Пустите!

Но не пошевелиться. Ноги и руки недвижимы, кости поломаны. Тьма наступает и давит, душит, заполняет все существо и льется в нутро.

– Пустите!

Огонь говорит как живой. Огонь ли? Или тот, кто держит факел, наклоняет его к воде, проверяя, опустился ли ко дну утопленник?

– Неужто не подох? Выволочь?

– Да пусть ему! Пусть тонет! Болотное отродье, в болоте ему и сгинуть!

– Пустите!

Кажется, крик должен бы разноситься над лесом, долетать до деревень и тревожить спокойный сон мирных жителей. Но то лишь кажется. Крика не слышно. Слышно лишь, как булькает болото в глотке.

Оно жрет медленно, оно не спешит. Болоту некуда торопиться. Оно размеренно глотает окровавленное тело, чавкая голодным ртом. Оно уже не выпустит то, что прибрало к рукам.

– Помогите…

Незачем просить. Никто не отзовется.

Огонь захлебывается тьмой, расплывается. Никто не станет смотреть, как тонет пленник трясины. Все и так знают, чем кончится дело. А болото жрет. Оно будет жрать еще очень долго, пока утягивает человека на дно. Болото будет переваривать его в своем черном соке, растворять в страхе и беспомощности. До тех пор, покуда страх и обида не превратятся в ненависть, покуда она, черная и вязкая, не потечет по жилам вместо крови, покуда ненависть не станет так сильна, что вырвется наружу сильнейшим, древнейшим колдовством. Но то будет много, много позднее. А пока болото жрет, а человек тонет. И нет никого вокруг, лишь болото. Черное и холодное.

И ее тоже нет.

Глава 21

Нечистая свадьба

Кабы Еню за пятки лютые волки кусали, она и то не бежала бы быстрее. Задыхаясь, трясясь всем телом, заикаясь от волнения, она кликала старосту. Добежав до двора, заколотила без разбору: в ставни, стены и дверь.

– С-староста! Старос-ста! П-поможи, староста!

Покуда солнце не высветлило макушки деревьев, Нор хотел выспаться. Шутка ли! Дальняя дорога предстоит, а он, кажется, уже полвека как из Клюквинок не выезжал. Не свезло. Кричали требовательно, не отступали ни когда верная псица бросилась защищать избу, ни когда выглянул и шуганул незваную гостью сын.

– Чего надобно?

Набольший спросонья сощурился на фигурку во дворе, напомнившую ему согбенную старуху, и не сразу узнал нескладеху.

– Старосту разбуди! – Она попыталась прорваться в дом, но крепкий парень приподнял девицу, как пушинку, и спустил с крыльца. Еня аж вспыхнула от неожиданной добродушной силы. – Пусти!

– Спит он. Мне сказывай, что случилось.

Еня вскинула на него полные слез глаза. Погонит ведь! Хорошо, если собакой травить не станет… Но что уж, не молчать же теперь?

– Там… болото… и Хозяин… и дождь, а потом… и побежала… – бессвязно залепетала она.

Набольший звался просто – Стар. Старший сын, старостин преемник. Как еще-то? Но имя это мало ему подходило, потому как к летам, когда у иных мужей уже по двое деток, этот имел лик неразумного отрока. Однако ума Стару было не занимать. Он сразу смекнул, что девка напугана и верит в каждое свое слово. Не сдержав сладкий зевок, он спустился к нескладехе, обнял ее крепкой лапищей:

– Не боись, разберемся. Сказывай по порядку, что стряслось.

Еня так и задохнулась. Пряно пахнущее мужское тело заперло в горле всхлипы, зато жар затопил ее так сильно, что заново промокла в подмышках рубаха. А казалось бы, опосля дождя дальше уже и некуда…

– Ивушку, зеленоволосую, хочет себе Хозяин болота забрать, – прошептала она. – Околдовал, обманул, как во враке! Она на болота убежала!

Стар со смешком встрепал почти расплетшиеся косички:

– Эх, птаха доверчивая! То не Хозяин болота вовсе. Ничего твоей подруженьке не грозит. То батька с еёйными родителями шутку задумали. Решили выдать девку замуж как бы за нечистую силу, а на самом деле…

Еня дослушивать не стала. Укусила парня за плечо, тот ажно заорал:

– Ты что, дуреха?!

– Настоящий он! Настоящий! Богами клянусь, настоящий! Чужак ее так же, как Брана, убьет!

Тут бы расспросить хорошенько, откель девке про гибель кузнеца известно. Но едва Стар попытался схватить ее, как нескладеха завизжала так, что крутящаяся рядом псица прижала уши, и бросилась бежать. Догонять ее набольший не стал: и без того напугана, словно нечистика увидала. Он поступил так, как учил отец, – разумно. И отправился к дому зеленоволосой мавки. Как знать, может, та Еня с глузду двинулась, а Ива почивает себе в мягкой постели? Да, жалко тогда будет нескладеху. Хорошая девка, добрая. Проведать ее, что ли, как дело уладится…

Одно не давало ему покоя. Хотя то и держалось в тайне, но Стар знал, что кузнец и правда умер, – он сам закапывал тело. А вот как именно Бран отправился за Огненные врата, набольший так и не понял. Будь он помладше да понаивнее, и впрямь поверил бы, что постарался неупокойник… С этими мыслями дошел Стар до Лелеи и Крепа. Те, как и почти вся деревня, еще спали, однако отворили быстро и гостю обрадовались.

– Нор прислал? – спросила женщина, торопливо поправляя второпях надеванную поневу.

Стар отрицательно мотнул головой.

– Девка твоя дома? – спросил он.

– Конечно!

Но Ивы мать не дозвалась. А заглянувший в светелку отец нахмурился и коротко бросил:

– Пойду поищу.

Набольший не стал пугать зазря родителей. Он деловито кивнул, велел передать весточку, ежели девка объявится, и ушел. Вот только пошел он не домой, а к верному другу – пекарю. Тот, помнится, истово ругался, увидев тело кузнеца, и осенял себя защитным знамением. Он, как и Стар, да и все остальные выросшие в Клюквинках ребятишки, тоже слушал враки старой Алии. Была среди них и история про болотный корень, способный как