Вот все и кончилось… и смерть, которая чудиласьнедосягаемой, таящейся где-то в дальнем, недостижимом далеке, оказалась совсемрядом, но близость ее не внушает страх, а манит, как мягкая постель манитусталого путника. Ах, как бы уговорить или как бы разозлить Виданжоранастолько, чтобы он сразу нажал на роковую планку, открыл люк, опрокинул тудакресло, чтобы жертва его нашла поскорее успокоение! Ведь ей не перенести, еслиростовщик возьмет с нее свою дань, один ли, в компании ли своих приспешников. Идаже если они выпустят ее потом – долго ли ей останется жить? Пока не дойдет доближнего моста над Сеной… Всякой цене за это благо – жизнь! – есть свой предел,и сейчас Мария с предельной ясностью поняла: нового насилия над собою она непотерпит, не захочет терпеть! Так уж лучше пусть Виданжор убьет ее сразу, чемпотом самой брать грех на душу.

И, резко повернув голову к Виданжору, без дрожи встретив егогнусную ухмылку, Мария спокойно проговорила:

– Сто процентов!

Виданжор опешил. Какое-то время он недоверчиво всматривалсяв глаза пленницы, но, ничего не отыскав в них, кроме холодной решимости, отошелот кресла, застегнул, словно бы внезапно сконфузясь, свою одежду, вернулся кстолу, резким ударом вернул спинку кресла в нормальное положение и сел на стул,задумчиво глядя то на Марию, то на мешки с деньгами, то на серый, перетянутыйалой нитью узелок с драгоценностями… на серьги с жемчугами и бирюзой, их иногданосила матушка… Воспоминание с такой силой кольнуло Марию в сердце, что она сцепилазубы, силясь удержать стон.

– Вы деловая женщина, – одобрительно произнес Виданжор. – Апредложенный вами процент достаточно вы…

Он не договорил, и если Марии прежде частенько приходилосьслышать такое образное выражение, как «глаза из орбит вылезли», то теперь онаувидела, как это бывает на самом деле, ибо никакими другими словами невозможноописать то, что происходило с лицом Виданжора, на котором болезненное изумлениесмешалось со смертельным страхом.

– Привет, Мердесак! – раздался веселый молодой голос,показавшийся Марии знакомым.

Она попыталась оглянуться, но мешала высокая спинка кресла,и ей ничего не оставалось, как смотреть на ростовщика, которому кое-как удалосьсправиться с отвисшей челюстью и проскрежетать в ответ:

– Дружище Этьен!..

При этих словах глаза его блеснули такой лютой ненавистью,что Мария, враз исполнившись горячей симпатии к незнакомцу, решила все-такипопытаться увидеть его. Она как-то извернулась, рискуя свернуть себе шею,выглянула из-за кресла – да так и замерла: перед ней стоял Вайян.

Мария бессильно откинулась на спинку. Ею овладела такаяслабость, что чудилось, режь ее сейчас на куски – у нее недостанет сил издатьхотя бы стон. Ох, злая доля… теперь и Вайян захочет взять с нее свое? И лютаясмерть показалась вдруг такой желанной, что за близость ее Мария сейчас готовабыла отдать все, все, что у нее имелось, да беда, что ничем она не владеласейчас, ни в чем не была властна, и даже спастись от бесчестия не было ниединого средства. Однако минуты текли своим чередом, а два разбойника про Мариюсловно бы и забыли: все мерили друг друга взглядами, и воздух, чудилось,сгустился, дрожал от напора их взаимных чувств… недобрых чувств!

– Ты, значит, жив, Этьен! – с трудом выдавил Виданжор, начто Вайян ответил, по своему обыкновению, с хохотком:

– Жив, как видишь!

– Да, – не то сказал, не то сглотнул Виданжор. – Да… И всетакой же весельчак, совсем не изменился?

– Неужто? – усмехнулся Виданжор. – Ну а ты уж точно неизменился, Мердесак! [71] Разве что бороду отрастил… чтобы скрыть шрам, которыйя оставил на твоей челюсти, да? Но борода – это мелочи. А вообще ты все такойже… подлец и убийца!

Следовало бы ожидать, что Виданжор, или Мердесак – есливдуматься, невелика разница: золотарь, чистильщик уборных, – или мешок с ихсодержимым, – взовьется от возмущения, однако он сидел, словно прилипший кстулу, и созерцание его лица заставило Марию на миг забыть о своих страхах, ибооно сделалось вдруг изжелта-бледным, восковым, мертвенным, и какое-то времяМердесак попусту шевелил губами, прежде чем исторгнул из себя подобиечеловеческой речи

– Я должен тебе кое-что… – Он указал дрожащим перстом настол, заваленный мешками с золотом. – Ты можешь взять это.

– За долгом я и пришел, – согласился Вайян.

В следующее мгновение возле уха Марии просвистело, Мердесакоткинулся на спинку стула, содрогнулся несколько раз – и замер в неестественнопрямой позе, как бы сидя по стойке смирно; и только голова его чуть свесилась,словно он пытался разглядеть нож, пронзивший насквозь его левое плечо ипригвоздивший к спинке стула.

* * *

– Ну что, – с нежностью в голосе спросил Вайян, прижимаяМарию к груди. – Натерпелась страху?

Она не ответила – никак не могла справиться с мелкой дрожью,бившей ее с того мгновения, как убивший Мердесака Вайян нажал на планку на егостоле, – Мария с замирающим сердцем ждала, что кресло сейчас либо опрокинется вбездну, либо спинка его откинется, превратив сиденье в ложе позора.

Но нет – по воле Вайяна разомкнулись оковы на руках и талииМарии, и она так поспешно рванулась с кресла, что упала бы, не подхвати ееВайян.

– Думаешь, зря я тебя на улице ограбил? – с укором спросилон, поглаживая Марию по голове. – Хотел, чтобы ты не ходила сюда, в этологовище.

Мария подняла на него глаза и, верно, смотрела стольнепонимающе, что Вайян вынужден был пояснить свои слова: сгорбился ипробормотал хрипло:

– Ну ты, девушка, и проста, скажу я тебе! Откуда толькоберутся такие индюшки?

– Ой, – по-детски восхищенно всхлипнула Мария, – это был ты?Переносчик – горбатый, хрипатый – ты?

– Конечно, я, кто же еще? Я за тобой от самого дома шел!

«Он следил за мной, следил… зачем? Да разве это важно? Онведь меня от смерти спас и от того, что хуже смерти!» – встрепенулась Мария.

Вайян продолжал:

– А потом поглядел на отчаяние твое и понял: уйдешь сейчасни с чем, но потом ведь непременно вернешься сюда, если так уж понадобилисьденьги. А вдруг меня в это время рядом не окажется? Кто тебя от Мердесакаубережет, от писцов его грязных? Вот я и отдал тебе камни, а сам сюдапробрался.