70-е и начало 80-х годов прошли для меня под знаком «кагэбэ-фобии» – этой типичной душевной болезни всей русской интеллигенции. Страх перед КГБ стал тотальным, и это одновременно было и патологией, и, увы, жизненной нормой.

Следствием этого «психического» заболевания явилась, нейрогенного происхождения, язва двенадцатиперстной кишки.

А в «перестроечном» раже пришлось мне вспомнить многострадального Иова с его проказой. Ведь кожные болезни страшны не только сами по себе, но и тем, что болезни эти о т д е л я ю т человека от других людей. Со мною тоже это случилось.

Сначала эти пятна, красные, словно под кожей лопнули мелкие кровеносные сосуды, появились на невидимых чужому глазу местах, на туловище, и потому никак не обеспокоили меня, к тому ж были они безболезненны.

Но к лету, когда пришлось носить открытую одежду, пятна эти усеяли руки и ноги. Окружающие начали коситься…

Диагнозы ставились самые различные: то капилляротоксикоз, то гемморагический васкулит, то…

Пришлось побывать и на консультации у гематолога-онколога, который посылал на консервативное лечение в стационар, говоря, что это к о ж н а я форма гемморагического васкулита.

Но даже в справочнике по классификации болезней эдакой – «кожной» формы не было, не значилась такая?!

Как и все вокруг я с ужасом думала о лечении гормонами, потому что только и разговоров было, что о гормональной зависимости да ужасных последствиях их применения.

Но делать было нечего, частнопрактикующий терапевт прописал мне минимальную дозу дексаметазона (гормонального средства финского производства). Я подозревала, что и он плохо понимает в моей болезни, и оттого решил лечить лекарством ото всех болезней. К этому времени не только антибиотики, но и гормоны считались таким средством – панацеей!

И было как-то неудивительно, когда через неделю в с ё прошло! Кожа по всему телу снова была чистой, а «кровавые» пятна чудились какими-то «небывшими», «причудившимися»…

После этой «странной» болезни у меня времени болеть не было. Потому что папина глубокая старость стала невольной причиной его болезней. И мне то и дело приходилось его спасать – вытаскивать из самых, часто безнадёжных, состояний.

Хроникой старости были бесконечные воспаления лёгких, вызванные застойными явлениями в них; переломы костей со смещениями и без смещения; сердечные болезни – разнообразные аритмии, сердечно-сосудистая недостаточность, сопровождаемая отёчностью, стенокардия, слава Богу, не доходило до острой формы ишемической болезни – инфаркта миокарда; разного рода и вида недомогания и недуги…

И всё бы как-то было переживаемо, п е р е н о с и м о, если бы не случившаяся в 95-м году в Харькове экологическая катастрофа!

В результате невиданного, стеной обрушившегося на город, дождя, хлынувшего в подземные переходы и даже на станции метрополитена, были разрушены оказавшиеся хлипкими очистные сооружения в районе Диканёвки, где-то на окраине города, где мне никогда и побывать не пришлось.

Диканёвская авария (как называли это городские власти), а по правде Диканёвская катастрофа, оставила город без воды, как выяснилось позже – на целый месяц!!!

И этот месяц явился для моего старика роковым. К девяноста четырём годам у него уже были достаточно «сработанные» и поджелудочная железа и печень, и желудок гастритный… Однако самым страшным оказалось то, что кишечник перестал правильно функционировать. Раньше отец страдал хроническим запором из-за вялой перистальтики, а нынче из-за проклятой катастрофы начался у него спастический колит. Как ни старалась я уберечь его, но не смогла, ни тем, что поила его минеральной водой, и даже посуду мыла хоть и привозной, но перекипячённой водой…

Иногда по нескольку дней, как он ни бился, ничего у него не получалось, никак не мог он сходить, а то на третий или на четвёртый день отсутствия у него, как говорят медики, «стула», у него начинался неудержимый и неукротимый понос. Он пытался добежать до уборной, да и после обмыться самому, он стыдился себя! Но и самому помочь себе своими поломанными, неправильно сросшимися, и оттого плохо сгибавшимися руками, он толком не мог.

Я его, словно ребенка, ставила в ванну и душем смывала прилипшие кусочки кала, отовсюду, и с ягодиц, и с бёдер, и даже с головки полового члена.

Болезнь унижает человека, почти так же, как и нищета. А может быть ещё хуже. Она делает его беспомощным, как бы возвращая к временам детства («регресс в детство» – очередное медицинское выражение), только без детской прелести…

Было видно, как обессиливает, измучивает его эта хворь, рождённая экологической катастрофой, о которой все уже давно и забыли. Старел и слабел он с каждым днём…

В этом состоянии прожил он два с половиной года. Могучий, некогда, организм сдавался постепенно…

Родившийся в 1901 году, немало лет, по нынешним понятиям, прожил он, и вот – умирал.

Поняла я это ещё ранним утром, когда он хотел встать, чтобы сходить в туалет, облегчиться, да не смог.

Попыталась я помочь ему встать, но не почувствовала и малой толики той сгруппированности мышц, которая помогла бы ему встать. Весь он был о б м я к ш и м, будто и не его это тело было.

Из-за того, что моча так и не пошла, дала я ему три таблетки – одну от сердечно-сосудистой недостаточности, со слабым мочегонным эффектом, вторую – мочегонную и третью – оротат калия (т. к. мочегонные обычно выводят из организма калий).

Старалась я ни о чём не думать, только о том, что необходимо сделать сейчас или в следующее мгновение.

О том, чтобы вызвать к нему «скорую» во времена нынешней разрухи, и речи быть не могло. Они уж и к тем, кому за пятьдесят, не приезжали. Потому пришлось обходиться средствами «домашней терапии».

А папе вдруг захотелось картошки с селёдкой. Я тут же поставила вариться картошку, чтобы сделать ему пюре и туда мелко порубить селёдку.

Но когда я стала его кормить, он отказался. Тогда я стала поить его чёрным кофе, чтоб хоть как-то приободрить его. Вынула ему изо рта челюсти, чтоб было без протезов посвободней, покомфортней. Отломила и дала ему дольку горького шоколада, чтобы он его, как леденец, посасывал.

Кофе он ещё смог выпить, с шоколадом было хуже, у него начались трудности с глотанием. И, чтобы он не подавился (всё же он лежал, пусть и на высокой подушке), я пальцами вытащила этот кусочек у него изо рта.

И тут он заговорил. Сначала по-русски, сказал несколько фраз о том что всё уладится, что всё по-другому будет, иначе, лучше, нежели сейчас, и,