внезапно, перешёл на иной язык, на знакомый мне ещё с детства, но всё равно ч у ж о й язык, на язык в котором я ничего не понимала, на идиш…

А он все говорил и говорил (что говорил?) на своём родном, привычном своём языке, звуки которого пролепетал ещё младенцем, а позже говорил на нём ребёнком, подростком, юношей… И хоть в последние десятилетия не с кем стало на нём разговаривать, но родной язык всегда жил в нём!

Сейчас, в своём конце, он вернулся к нему, к своему началу, и всё что-то говорил, говорил, уже с закрытыми глазами, говорил.

В отчаянии, ничего не понимая, я пыталась докричаться до него, стремительно от меня уходящего, отгородившегося от меня чуженепонимаемым языком.

– Папа, – закричала я, – что с тобой, ты умираешь?

Он открыл глаза, осмысленно посмотрел на меня, и в последний раз ясно, по-русски, произнёс:

– Да, я умираю!

И вновь заговорил на идиш. Умирал он, как и родился – евреем, а я осталась русской, хоть и приходилась ему дочерью.

Во второй половине дня впал он в бессознательное, предагональное состояние, с тяжело-свистящим дыханием, с закрытыми веками…

Что мне было делать? Оставалось только ждать. Это было ужасно! Ведь я з н а л а, ч е г о я жду! Более я не могла находиться в подобном состоянии, не могла я и думать о его последних, сознательных «идишистских» часах, когда он меня бросил, покинул, ушёл «приобщаться к народу своему»…

Кроме сна моим спасением всегда была книга. С нею можно было «ускользнуть» от непроходимого мрака действительности. Перестать, пусть на какой-то миг, б ы т ь в ней. Ведь ещё с ранней юности, с тех самых пор как увидала я незрячую маму с протянутыми вперёд руками, я поняла, осознала, что нет ничего страшнее настоящего, вот этой длительно тянущейся минуты…

Вот и нынче, у постели умирающего отца я села читать книгу! И погрузилась в «Окаянные дни» Бунина. Читала я внимательно, но слух ловил его дыхание. После полуночи чутко придремнула.

В дрёме услыхала, как изменился характер его дыхания. «Началось, – подумала я и встав, подошла к нему. На самых последних его выдохах, когда испускал он дух свой, прочла за него, вместо него – провозглашение Божьего Единства – «Господь, наш Бог – Един!» Я знала, что будь он в сознании, обязательно сказал бы это!

Исчез дух жизни в ноздрях его, дыхание пропало, умер он…

Теперь на кровати покоился не мой отец, а труп, прах, скверна, нечто, что требовало для себя одного – погребения.

«Ветер, ветер на всём Божьем свете, а я одна…»

«…горе одному, когда упадёт, а другого нет, который бы поднял его».

Всю эту ночь корила я себя за предательство!!! Ведь ещё много лет назад боялась я, чтобы он, как-нибудь да не умер. И, может быть, потому что боялась я, он и продолжал жить?

Когда исполнилось ему девяносто, то я дала себе зарок, что как бы он не болел, я не должна даже допускать себя до мысли о его смерти! И тогда он будет жить!

Но с годами, уставая, сама не знаю и как, стала я представлять себе, как он умрёт, его смерть! Поначалу потряслась собственным мыслям, а после уж думала об этом спокойно, как я буду жить, чем заниматься и обо всём таком прочем. «Предавала» я его таким образом каждый день, и моя энергия не была уже для него благотворной, целительной, будто «другой», «чужой» стал он мне. Вот так пошло-поехало, пока к этой ночи не прикатило, не приехало…

Не прошло и года после смерти его, как жила я уже в Германии. Оставаться на житьё в «независимой Украине было немыслимо. Это стала какая-то иная, другая страна. Мой город, мой Харьков становился чужим, чуждым, да и близкие друзья разъехались кто куда. Мне бы в Россию податься. Да случилось так, что все кого там близко знала, умерли. Многие жили в Ельцинской России так же тяжко, как и мы здесь. Вот и получалось, что мне «целый мир – чужбина». Вот так я оказалась за рубежом…

Занимаясь на языковых курсах, плохо представляла я себе, что же буду делать после них? Осилить немецкий, как мне того хотелось, не удалось. Конечно же, говорить я могла, но с неким кряхтеньем, примитивными фразами.

Какой-то беспечной стала я, словно уж ничего страшного меня коснуться не могло. Ан не тут-то было!

Вскорости по окончании курсов, пошла я «за компанию» вместе с двумя знакомыми к русскоязычному врачу, вернее врачессе, на гинекологический профилактический осмотр, как и полагается женщинам климактерического и предклимактерического возрастов. Ни о чём мне не думалось, когда собиралась я на приём, потому как регулярно, день в день, шли месячные, да и чувствовала я себя физически намного лучше, чем в Харькове. Правда некоторую слабость я испытывала, но считала это «остаточными явлениями», отголосками «той», «прошлой» жизни. И, если кто-либо из соседей по общежитию спрашивал, почему это я никуда не хожу, а столько времени лежу в шезлонге на балконе, то я ответствовала: «Отдыхаю я! Отдыхаю да всё отдохнуть не могу, отдышаться, надышаться не могу!!! Выработалась я, вот и отдыхаю!»

Приём у гинеколога был обыкновенным, сначала опрос – что, когда, где… потом гинекологическое кресло и УЗИ. На УЗИ она нашла некоторую патологию матки, есть, мол, фиброматозные узлы да всё это я пропустила мимо ушей.

Маленько удивилась я – там у нас такого почти не практиковалось, когда она начала ощупывать мне грудь, одну, потом другую. Я тут же припомнила, как когда-то онколог-маммолог выписал мне после приёма успокаивающие. «Вот-вот, канцерофобия!», – улыбнулась я врачессе. Но она, как будто чем-то обеспокоенная, не отреагировала на мою улыбку, а лишь спросила, как давно я делала маммографию. Честно говоря, я уж и не помнила когда.

– Я даю вам направление на маммографию. В вашей правой груди я нащупала новообразование, по всем признакам нехорошее. Но полной уверенности нет. Хочу, чтобы вы сделали обследование и дай Бог, чтобы мои подозрения не подтвердились.

Маммография в ФРГ оказалась длительной и довольно жёсткой процедурой.

«Там» маммография заключалась всего лишь в том, чтобы положить в углубление перед рентгенэкраном сначала одну, а потом другую грудь.

Здесь же, стоя в наброшенной на нижнюю часть тела свинцовой «полуюбке», нужно было дать зажать между двумя специальными пластинами грудь. А зажимали больно, почти до полного расплющивания груди между этими пластинами. Да ещё и снимков