Оглушённая врачебным сообщением, мало что понимающая в происходящем, я была рада длительности и болезненности этих обследований.

Наконец на руки мне выдали конверт с заключением и снимками для передачи лечащему врачу.

На улице я тотчас вскрыла его. И там было написано то, чего я будто бы давно ждала, и, наконец, дождалась! «Малигна тумор» – злокачественная опухоль» – гласила вездесущая латынь. «Вот, – злорадно усмехнулась я, – а ещё придумывали, что у меня канцерофобия! Никакой фобии у меня не было, а было предчувствие, интуитивное!»

Сами собой как при зубной боли полились слёзы. А я всё шла и всё себя «утешала»: «Я же говорила, говорила, а мне не верили…»

В клинике уже на третий день сделали мне операцию. Хирург меня предупредил, что на радикальную операцию – снятие целой груди, пойдёт только в крайнем случае, это будет зависеть от расположения опухоли. Но постарается обойтись секторально, т. е. вырезать только саму опухоль.

Очнулась я от наркоза неожиданно бодрой, словно проснулась после какого-то хорошего сна.

Потрогала правую грудь, она была на месте, только сбоку, где был разрез, наложена повязка да рука почётно покоилась на специальной подушечке.

Навестивший меня врач улыбался, видимо он был доволен результатами своей работы.

Настроение у меня поднялось, пока я не увидала белеющей картонки на подносе с едой. Я её прочла: «Диабет». Ухватив за край рукава белого халата филиппинку, разносившую еду, я спросила, что это может означать? «Диабет! – недоумённо ответила она, забирая поднос, у вас диабет и поэтому диабетическая диета».

Я лежала и думала о кошмаре двух этих болезней, о том, как всё это сразу навалилось на меня, не ощущая при этом всех тех чувств, какие, по моим представлениям, должны были бы меня обуревать?!

На следующий день врач объяснил мне, что не всё ещё кончено, что ещё необходимо сделать операцию – диагностическую?! И, что в случае поражения подмышечных лимфоузлов, мне будут, кроме лучевой проводить ещё и химиотерапию. Но об этом можно будет говорить только после обследования удалённых лимфоузлов. Но даже и эта, не из приятных, новость, не поколебала моего поразительного внутреннего спокойствия, словно всё так и должно было быть!

Мне удалили довольно много лимфоузлов, и я потеряла чувствительность на правой руке – от плеча до локтя. И потерю чувствительности восприняла, чуть ли не с удовлетворением?! Наверное, подобным образом действовали защитные механизмы моей психики.

Лучевую терапию проводили амбулаторно, так что я вернулась в общежитие, где некоторые из его обитателей начали меня избегать. Вероятно, им представлялось, что рак передаётся как грипп или другие респираторные инфекции. «Хотя, может они и правы, – вяло рассуждала я, – вирусная теория рака не подтверждена, но и не опровергнута!»

Все дни недели, кроме выходных, ездила я на облучение в госпиталь св. Марии.

Там, каждый день, приблизительно в одно и то же время встречались одни и те же пациенты. «Странный всё же народ – эти немцы, – думала я, здороваясь со всеми, – пришли на облучение, словно на праздник какой, или в солярий, или просто повеселиться… У них, как будто и в помине нет нашего, почти мистического ужаса перед «этой» болезнью, суеверий и паники, примет, предзнаменований, знаков, страха перед Будущим…»

Обыкновенно, чтобы в отделении узнали о приходе пациента, следовало позвонить в звонок, установленный над переговорным устройством. Тогда по микрофону откликался кто-нибудь из ассистентов оттуда, из внутреннего отделения: «Кто там?» Необходимо было представиться, и тогда больного приглашали занять место в приёмном покое и ждать вызова идти «туда» (вызывали пофамильно).

Среди пациентов много было оригинальных, чудаковатых персонажей, вроде фрау Шили. Она всегда не входила, а вплывала в приёмную в своём пышном шатеновом парике. Видимо волосы у неё вылезли после неоднократных облучений, как брови и ресницы. Она важно шествовала к переговорному устройству и «подавала» длинный звонок. На вопрос: «Кто там?» отвечала громко и чётко, как в армии: «Фрау Шили!» И, затем на приглашение занять место и дожидаться своего черёда так же, по-армейски, отвечала: «Яволь – есть!»

Среди больных приходила и вовсе молоденькая девушка, лет двадцати четырёх – двадцати пяти, фрау Кауфманн, всегда в сопровождении матери. Обе они практически безмолвно просидели два месяца в ожидании вызова, у обеих были одинаково печальные, бледные, без кровинки, лица.

Там, за дверьми, во внутреннем отделении мне расчерчивали фломастером грудь для более точного наведения луча. И, если бы в ту минуту посмотреть на меня, лежащую на столе, всю изрисованную, то поневоле бы вспомнились и Фенимор Купер и Майн Рид с их «боевыми раскрасами» индейцев.

Часто меня расчерчивал радиологический ассистент, прозванный мною «Рыжим» из-за потрясающе-огненной масти, не только шевелюры, но и ресниц, бровей и золотистыми веснушками по коже.

Но вот, все уходили, и я оставалась одна, не шевелящаяся, пока луч «испепелял» остатки зла, во мне угнездившегося.

Потом, в отдельной раздевалке я припудривала будто «загорелую» грудь ромашковой пудрой-присыпкой, а когда уж лучевой ожог стал видимым, то распыляла по нему аэрозольное противоожоговое средство.

Когда сеансы лучевой терапии закончились, то я даже чуточку сожалела о том, что мне не нужно больше ездить в госпиталь св. Марии, и слышать, как «Рыжий» вызывает меня, привычно-неправильно коверкая мою фамилию, скучала по фрау Шили с её бравым: «Яволь!», по матери и дочери Кауфманн, по другим больным, не утратившим своего «немецкого равновесия».

В общежитии я уже не была в роли то ли прокажённой, то ли неприкасаемой, уже не только я одна была онкобольной. Была, наверное, эта хворь болезнью адаптации, и не я одна «сбежала в неё».

Множество разных болячек стало одолевать меня. Не успевала я кочевать из больницы в больницу…

Уже через пару месяцев после облучения везла меня «неотложка» снова в больницу.

Я была в забытьи и лежала под капельницами, не зная не только где я, что со мной, но даже и кто я? Это было тяжелейшее воспаление лёгких, чуть было не спровадившее меня на тот свет.

Жизнь моя оказалась поделенной на кварталы – четыре раза в году «контрольные осмотры», маммография, радиоизотопное исследование костей, УЗИ внутренних органов и множество различных анализов и исследований…

Время между осмотрами как увольнительная от онколога, гинеколога, эндокринолога, окулиста, невропатолога…

А через год вновь хирургия, здесь сделали технически несложную, но «кровавую» операцию – удаление матки, труб и яичников, короче, всего женского.

Как-то, во время очередного «контроля» на мой вопрос, в какие же органы возможны метастазы при моей форме рака, мой эксцентричный доктор рассказал, показывая, как и