Дэвид сел прямо. В голосе его явно слышалось волнение иодновременно гнев, он звучал напряженно, и было заметно, что Дэвид сдерживаетсебя из последних сил. – Ты не имеешь права обижать эту девочку. Вспомни,ведь ее отец пришел к тебе с просьбой о защите, а не о том, чтобы ты свел ее сума...

– Можешь не продолжать, – перебил я его. – Все, чтоты можешь сказать, я и сам знаю. Но и ты должен меня понять. Ведь я один.Совсем один. Вы всегда были моими друзьями, моей семьей. Но теперь, когда ястолкнулся с этим существом, с этим Мемнохом-дьяволом, помочь мне не в силахникто. Никто, кроме Доры, не может дать мне совет, подсказать, как следуетпоступить.

– Кроме Доры? – Дэвид смотрел на меня с ужасом.

– Ты что, намерен рассказать ей обо всем? – испуганноспросил Арман.

– Да. Именно это я и собираюсь сделать. Дора единственнаяверит в существование дьявола. А я – Бог свидетель! – сейчас, как никогда,нуждаюсь в ком-то, искренне верующем, в святом, если хотите, а быть может, втом, кто сведущ в теологии. И я немедленно отправляюсь к Доре.

– Ты испорченный, порочный, упрямый тип, разрушитель игубитель по природе своей! – забыв о свойственной ему британскойвежливости, воскликнул Дэвид, и слова его прозвучали как проклятие. – Тывсе равно поступишь по-своему!

Голос его звенел от ярости. Я видел, что он просто взбешен,что внутри у него все кипит, но больше ничего не мог сказать в свое оправдание.

– Погоди, – попытался успокоить его Арман, а потомповернулся ко мне: – Лестат, это безумие! Это все равно что спросить совета уСивиллы. Ты хочешь, чтобы смертная девушка выступила в роли оракула ипредсказала тебе будущее, посоветовала, как следует поступить?

– Дора не обыкновенная смертная – не такая, как все. Онасовершенно не испытывает страха передо мной. Ни малейшего. Она вообще ничего небоится. Такое впечатление, что она сделана из другого материала. Но оначеловек. И в то же время как будто святая. Наверное, такой была Жанна д’Арк,когда вела за собой войско. А о Боге и дьяволе Доре известно нечто такое, чегосам я не знаю.

– Ты говоришь о вере, и речи твои действительно способныобольстить, – заметил Дэвид. – То же самое было и с твоейподругой-монахиней, Гретхен, которая в результате совершенно лишилась разума ипревратилась в неистовую сумасшедшую.

– Скорее, в немую, – поправил я, – потому что онане произносит ни слова, за исключением молитв, – так, во всяком случае,пишут в газетах. Однако следует учесть, что на самом деле до встречи со мнойГретхен не верила в Бога. Вера и безумие для нее фактически одно и то же.

– Неужели ты так и не поймешь?! – воскликнул Дэвид.

– Не пойму чего? Послушай, Дэвид, я иду к Доре. Онаединственная, к кому я могу обратиться. Кроме того, я не имею права вот так всебросить. Я обязан к ней вернуться, и я вернусь. И еще. Обращаюсь к тебе, Арман.Ты должен пообещать мне кое-что, хотя это и так вполне очевидно. Дора находитсяпод моим покровительством. И никто из нас не имеет права тронуть ее.

– Об этом не стоило и говорить. Я не причиню зла твоеймаленькой подружке. Твое предостережение обидно для меня.

Арман действительно выглядел расстроенным.

– Извини. Я понимаю, однако кому, как не мне, знать, чтотакое кровь и невинность и до какой степени может быть восхитительным и то идругое. Ибо меня самого невероятно влечет к этой девушке.

– Ну так ты, должно быть, и поддаешься этомувлечению, – сердито проворчал Арман. – Тебе хорошо известно, что ядавно уже не утруждаю себя поиском жертв. Мне по-прежнему достаточноостановиться перед любым домом, и его обитатели с радостью кинутся в моиобъятия. Естественно, я не стану трогать твою девочку. А ты, оказывается, всееще помнишь старые обиды. И думаешь, что я живу прошлым и остался таким же,каким был. Ничего подобного. Я меняюсь вместе со временем, во всяком случаеприлагаю к этому все усилия. Но что может сказать тебе Дора? Чем она может тебепомочь?

– Не знаю. Но я пойду к ней завтра вечером. Будь у менядостаточно времени сейчас, я бы бросился к ней немедленно. Дэвид, если со мнойчто-нибудь случится... если я вдруг исчезну... если я... В общем, помни, чтовсе наследство Доры в твоих руках.

– Помню, – кивнул Дэвид. – И сдержу данное тебечестное слово – сделаю все, что возможно, и буду действовать только в ееинтересах. Но ты не должен к ней ходить!

– Лестат, – вновь обратился ко мне Арман, – если ятебе понадоблюсь... Если это существо попытается увести тебя силой...

– Но почему ты так обо мне заботишься? – спросиля. – После всех пакостей, которые я тебе причинил. Почему?

– Ох, только, пожалуйста, не говори глупостей, –умоляющим тоном попросил Арман. – Разве ты забыл, как когда-то,давным-давно, сам убеждал меня в том, что мир есть не что иное, как Сад Зла?Что только эстетические законы можно признать истинными и только с ними тыготов считаться.

– Нет, я не забыл. И боюсь, что оказался прав. Я предполагалэто и страшился справедливости своих предположений, еще когда был совсем юнымсмертным. Однажды утром я проснулся и понял, что утратил веру во все.

– Что ж, друг мой, в таком случае надо признать, что в этомСаду Зла ты смотришься великолепно. И прогуливаешься по нему с таким видом, какбудто он принадлежит тебе безраздельно и ты можешь делать в нем все, что тебезаблагорассудится. А я... Я странствую по свету, но каждый раз возвращаюсь ктебе – возвращаюсь, чтобы полюбоваться красками Сада в твоей тени или увидетьих отражение в твоих глазах... чтобы послушать рассказы о твоих новыхбезрассудствах или безумных идеях. И к тому же мы ведь с тобой братья. Разве нетак?

– Но почему в таком случае ты не помог мне в прошлый раз,когда я оказался в беде, обменявшись телами со смертным?

– Ты ни за что не простишь меня, если я скажу правду.

– И все-таки скажи.

– Потому что я молился за тебя и надеялся, что мои мольбыбудут услышаны, что ты останешься в смертном теле и спасешь свою душу. Мнеказалось, что тебе было даровано величайшее благо: возможность вновь статьчеловеком. Я радовался этому до боли в сердце. И не хотел вмешиваться. Я простоне мог.

– Ты совсем как ребенок, причем очень глупый.