Растянуть пришлось почти на всю ночь.

Бой был странный, и вот в чем: нормальная банда стремится отпрямого огневого соприкосновения уйти. Ну что им семь разведчиков, которых неудалось застать врасплох? Двоих уже взорвали, иншалла, на остальных надоплюнуть, смыться, залечь, пропустить мимо себя, пальнуть в спину и сновазалечь. Это правильная партизанская тактика, и поэтому, в частности, они до сихпор держатся там (это Ингушетия, если я еще не упоминал) — отстреливаютночами милиционеров, ставят фугасы… Открытый бой, да еще с закрепившимсяпротивником — это для них непозволительная роскошь, а главное — зачем?

Но тут они лезли и лезли. Мы убили по крайней мере пятерых —это я видел. Скорее всего, больше. То есть им явно нужно было само это зданиеили что-то, что в нем находится.

Потом они ворвались на первый этаж, а мы сверху бросали вних гранаты. Там тоже не один полег. Но и нас уже четверо осталось.

Подвал обнаружил я — искал последнюю позицию, чтобыотстреливаться, когда они будут уже и на втором этаже. А в подвале…

То ли это был морг. То ли тайное кладбище. В общем, ребята,там было несколько десятков скелетов и высохших трупов. Тут если летом труп вгальку закопать, он не разлагается совсем, а становится почти стеклянным, свосковой прозрачной кожей. Мы поднимали нескольких таких…

В общем, я решил, что им эти трупы и кости и нужны, а мы —досадная помеха. Сказал Маркушкину. Он согласился.

(Да-да, у меня был безумный приступ паники, и сержант набилмне морду. Но если резюмировать, то было именно так: я ему сказал, и онсогласился.)

Тогда я взял белый платок и пошел на переговоры.

А они, видимо, подтянули снайпера. Пока я шел, ВитькуБолтыха убили, а Маркушкину прострелили голову. До этого он все шутил, что длясержантов это самое безопасное ранение… Но я это потом узнал, когда вернулся.

В общем, я сказал так: если вам нужно то, что вподвале, — забирайте, стрелять не будем. А в противном случае — мы ужесообщили артиллеристам наши координаты, и они в восемь стволов… мыдействительно пытались вызвать артиллерийскую поддержку, гаубичная база быланеподалеку, и «одиноко стоящее строение» «Меты» разнесли бы просто потопографической карте; но связь не удалось установить вообще ни с кем. Яблефанул, но блеф удался. Бандиты утаскивали кости, мы с Ларионом сидели идержали на коленях голову Маркушкина, а повязка все равно промокала…

Утром связь восстановилась, и нас забрал вертолет. Все- такиони иногда прилетали…

И вот сейчас я ходил в тот самый подвал и приносил требуемыекости, и подвал иногда становился тем, где Волков держал нас в заложниках, аиногда — волчатником с клетками, тоже полными костей.

Но иногда это вдруг оказывался зеленый шатер в Веси- алюэ, ия слышал другое пение, а в просветах ветвей плыли другие облака. И мнеказалось, что вот это-то и есть подлинное, неподдельное, настоящее… Место, гденет времени… однако все равно приходилось возвращаться в подвал за костями,пыльными, сухими, почти картонными — если бы не костяной шорох и перестук,сопровождавшие каждое мое движение..

Потом мне сказали: ты пей, пей. Передо мной была прозрачнаядеревянная чашка с молоком, как бы висящая в воздухе. И лишь много времениспустя я увидел руку, а потом лицо. Это была Ирина Тойвовна. И ничего неговори, добавила она молча, ты пока не сможешь. Спи.

И я уснул, и во сне встретил Маринку — и сквозь ее лицовдруг проглянуло то, что я увидел за миг до взрыва. Надо было проснуться, но небыло сил. Тогда я сказал, что мне плевать, какая она есть, все равно она мнекак сестра, вот.

А когда я проснулся снова, был какой-то гомон, суета, ревмоторов и громкие крики, и меня куда-то несли на носилках пацаны в эмчеэсовскойформе. Я попробовал сесть, но мешал ремень, охватывающий грудь.

— Лежи, лежи, — сказали мне. — Пока доктор неосмотрит, считаешься тяжелым.

— Что случилось? — спросил я.

— Угорели, — сказал тот, который шел в ногах и которогоя видел. — Хорошо, никто не насмерть. Собаке спасибо скажите, выволоклавас…

Я повернул голову набок. Отдалось дикой болью. Место мнебыло совсем незнакомым, диким и заброшенным. Но у заросшего забора стояла Лиля,опустив длинные, почти до колен, руки, а рядом с нею — огромная собака самогострашного вида. Хукку, вдруг вспомнил я. И тут же, как бы в пробоину,проделанную собачьим именем, сунулось: как я во сне или в видениях много разслышал пение — странное, с чуждыми, инопланетными какими-то гармониями, безслов или со словами, не похожими на слова…

— Лиля, — позвал я, но она не услышала. Слишкомвсе шумело вокруг.

Меня погрузили в вертолет — в большой, как сарай, Ми-8. Янекоторое время недоумевал, почему за мной одним прислали такой большойвертолет. Но минут через десять принесли сразу двое носилок, и на одних лежалаАська, а на других — Патрик. Обе, кажется, были без сознания. Им быстренькоподключили капельницы… На следующих носилках оказался Артур, вроде бы всознании, но ни на что не реагирующий. А на следующей паре — Шарп и Вика. Шарп,кажется, был самый тяжелый — голова его бессильно болталась, пока его носилкизакрепляли на кронштейнах. Потом погрузили Джо- ра — и Хайяма! Джор дажепомахал мне рукой. А потом без носилок, просто придерживая под руки, привелиСергея Рудольфовича. Он уселся на откидывающуюся табуретку и обхватил головуруками. И мне казалось, что сейчас должны принести кого-то еще, но нет —запрыгнули спасатели, дверь закрылась, вертолет завибрировал, винты засвистели…

— А где Маринка с Валей? — вспомнил вдруг я. И сновапопытался вскочить.

— Их раньше увезли, — сказал врач, который как раз комне подошел. — Две девочки, да? Их первыми отправили.

— Тяжелые? — спросил я.

— Вряд ли. Особо тяжелых не было. Считайте, легкоотделались. На таком пожаре — почти без ожогов…

— А что горело? Ангар?

— Какой ангар? Сарай, где вы заночевали… А почему ты спросилпро ангар?

— А разве?.. Мне какие-то сны снились… там был ангар…

— …и корабль пришельцев, — подхватил врач. —Зона, — добавил он. — Тут чего только не увидишь.

(Как среди нас оказался Шарп — единственный посторонний? Незнаю. Но, наверное, кто-то за него очень сильно просил. Я даже догадываюсь кто…А может, я все-таки про него ошибся. Или он зачем-то нужен ведьмам. Маринка вотдумает, что сумела очистить его душу; но, по-моему, она ошибается. Не знаю, незнаю, не знаю…

И еще про Маринку. Я уверен, что она помнит. Если не все, томногое. Но она молчит. Молчит упорно, делая вид, что вообще ничего неслучилось. Это понятно, потому что я примерно представляю, что онаиспытывает, — после того, как ее использовали и выбросили. Как…промокашку. Это не просто унижение, это гораздо хуже. Это почти как бесполезнаясмерть. Я с Маринкой даже не пытался разговаривать на эту тему. Но я чувствую.Я теперь много чего чувствую…