– Гражданин! У вас вся голова изрезана!..

Минут через пять буфетчик был перевязан марлей, узнал, чтолучшими специалистами по болезни печени считаются профессора Бернадский иКузьмин, спросил, кто ближе, загорелся от радости, когда узнал, что Кузьминживет буквально через двор в маленьком беленьком особнячке, и минуты через двебыл в этом особнячке. Помещеньице было старинное, но очень, очень уютное.Запомнилось буфетчику, что первой попалась ему на глаза старенькая нянька,которая хотела взять у него шляпу, но так как шляпы у него не оказалось, тонянька, жуя пустым ртом, куда-то ушла.

Вместо нее оказалась у зеркала и, кажется, под какой-тоаркой, женщина средних лет и тут же сказала, что можно записаться только надевятнадцатое, не раньше. Буфетчик сразу смекнул, в чем спасение. Заглянувугасающим глазом за арку, где в какой-то явной передней дожидались тричеловека, он шепнул:

– Смертельно больной...

Женщина недоуменно поглядела на забинтованную головубуфетчика, поколебалась, сказала:

– Ну что же... – и пропустила буфетчика за арку.

В то же мгновенье противоположная дверь открылась, в нейблеснуло золотое пенсне, женщина в халате сказала:

– Граждане, этот больной пойдет вне очереди.

И не успел буфетчик оглянуться, как он оказался в кабинетепрофессора Кузьмина. Ничего страшного, торжественного и медицинского не было вэтой продолговатой комнате.

– Что с вами? – спросил приятным голосом профессор Кузьмин инесколько тревожно поглядел на забинтованную голову.

– Сейчас из достоверных рук узнал, – ответил буфетчик,одичало поглядывая на какую-то фотографическую группу за стеклом, – что вфеврале будущего года умру от рака печени. Умоляю остановить.

Профессор Кузьмин как сидел, так и откинулся на кожануюготическую спинку кресла.

– Простите, не понимаю вас... вы что, были у врача? Почему увас голова забинтована?

– Какого там врача?... Видели бы вы этого врача!.. – Онвдруг застучал зубами. – А на голову не обращайте внимания, не имеет отношения,– ответил буфетчик, – на голову плюньте, она здесь ни при чем. Рак печени,прошу остановить.

– Да позвольте, кто вам сказал?

– Верьте ему, – пламенно попросил буфетчик, – уж он знает.

– Ничего не понимаю, – пожимая плечами и отъезжая с кресломот стола, говорил профессор. – Как же он может знать, когда вы помрете. Темболее, что он не врач!

– В четвертой палате, – ответил буфетчик.

Тут профессор посмотрел на своего пациента, на его голову,на сырые брюки и подумал: «Вот еще не хватало! Сумасшедший!» Спросил:

– Вы пьете водку?

– Никогда не прикасался, – ответил буфетчик.

Через минуту он был раздет, лежал на холодной клеенчатойкушетке, и профессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик значительноповеселел. Профессор категорически утверждал, что сейчас, по крайней мере вданный момент, никаких признаков рака у буфетчика нет. Но что раз так... раз онбоится и какой-то шарлатан его напугал, то нужно сделать все анализы...Профессор строчил на листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести. Крометого, дал записку к профессору-невропатологу Буре, объясняя буфетчику, чтонервы у него в полном беспорядке.

– Сколько вам платить, профессор? – нежным и дрожащимголосом спросил буфетчик, вытаскивая толстый бумажник.

– Сколько хотите, – отрывисто и сухо ответил профессор.

Буфетчик вынул тридцать рублей и выложил их на сверх стол, азатем неожиданно мягко, как будто бы кошачьей лапкой оперируя, положилчервонцев звякнувший столбик в газетной бумажке.

– А это что такое? – спросил Кузьмин и подкрутил ус.

– Не брезгуйте, гражданин профессор, – прошептал буфетчик, –умоляю – остановите рак.

– Уберите сейчас же ваше золото, – сказал профессор, гордясьсобой, – вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте мочу на анализ, непейте много чаю и ешьте без соли совершенно.

– Даже суп не солить? – спросил буфетчик.

– Ничего не солить, – приказал Кузьмин.

– Эхх!.. – тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя напрофессора, забирая десятки и задом пятясь к двери.

Больных в тот вечер у профессора было немного, и сприближением сумерек ушел последний. Снимая халат, профессор глянул на томесто, где буфетчик оставил червонцы, и увидел, что никаких червонцев там нет,а лежат три этикетки с бутылок «Абрау-Дюрсо».

– Черт знает что такое! – пробормотал Кузьмин, волоча полухалата по полу и ощупывая бумажки, – он, оказывается, не только шизофреник, нои жулик! Но я не могу понять, что ему понадобилось от меня? Неужели записка наанализ мочи? О! Он украл пальто! – и он кинулся в переднюю, опять-таки в халатена один рукав. – Ксения Никитишна! – пронзительно закричал он в дверяхпередней, – посмотрите, пальто целы?

Выяснилось, что все пальто целы. Но зато, когда профессорвернулся к столу, содрав наконец с себя халат, он как бы врос возле стола впаркет, приковавшись взглядом к своему столу. На том месте, где лежалиэтикетки, сидел черный котенок-сирота с несчастной мордочкой и мяукал надблюдечком с молоком.

– Это что же такое, позвольте?! Это уже... – онпочувствовал, как у него похолодел затылок.

На тихий и жалобный крик профессора прибежала КсенияНикитишна и совершенно его успокоила, сразу сказав, что это, конечно,кто-нибудь из пациентов подбросил котенка, что это нередко бывает упрофессоров.

– Живут, наверно, бедно, – объясняла Ксения Никитишна, – ну,а у вас, конечно...

Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрениепало на старушку с язвой желудка.

– Она, конечно, – говорила Ксения Никитишна, – она думаеттак: мне все равно помирать, а котеночка жалко.

– Но позвольте, – закричал Кузьмин, – а что же молоко?! Онатоже принесла? Блюдечко-то?!

– Она в пузыречке принесла, здесь налила в блюдечко, –пояснила Ксения Никитишна.

– Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, – сказалКузьмин и сам сопровождал Ксению Никитишну до двери. Когда он вернулся,обстановка изменилась.