стиле Леньки Пантелеева, и Глеб ни капельки не удивился, разглядев в руке у коренастого крепыша, который, стоя посреди освещенного пространства, руководил маневрами грузовика, обшарпанный наган.

Он поневоле пожалел албанцев, деливших с ним эту крышу: они-то, в отличие от него, наверное, вообще ничего не понимали в происходящем. Албанцы возбужденно переговаривались и, кажется, даже звонили кому-то по мобильному телефону. Видимо, им велели не дергаться и продолжать наблюдение, и, еще немного повозившись и побренчав железом, они затихли. Эти парни ужасно мешали Глебу: из-за них он даже не мог высунуться из-за парапета и поглядеть, что делается внизу, на рампе.

Будто подслушав его мысли, албанцы опять завозились, залязгали автоматами. Глеб услышал удаляющиеся шаги и понял, что соседи решили сменить позицию. Осторожно высунувшись из-за бочки, он увидел, как двое крепких, спортивного вида парней, пригнувшись, уходили от него вдоль края крыши. Они залегли за парапетом примерно посередине фасада, прямо над воротами, возле которых стоял грузовик, и замерли, почти неразличимо слившись с фоном.

Почувствовав себя чуточку свободнее, Глеб привстал на колени и поглядел вниз через парапет.

На грузовой рампе кипела работа. Погрузчики выкатывались из распахнутых ворот, нагруженные какими-то белыми мешками, въезжали прямо в кузов автомобиля и вскоре, пятясь, выбирались оттуда – уже налегке. По всей видимости, мешки на них грузили вручную; в кузове их тоже снимали и складывали вручную. Налетчики, не занятые в этом процессе, сновали взад-вперед, как муравьи, таская мешки и ловко уворачиваясь от погрузчиков. Один из них, только что избавившийся от своей ноши и торопившийся за новой, посторонился, уступая дорогу волочащему сразу два мешка коллеге, и весело крикнул:

– Почем опиум для народа?

Эта реплика заставила Сиверова снова задуматься над вопросом: что же все-таки воруют у него на глазах? Опиум для народа… Это могла быть только шутка, но… Что вообще перевозят в мешках? Ну, сахар, цемент, крахмал какой-нибудь… да любое сыпучее вещество! В том числе и опиум, и любые его производные в чистом виде. И что характерно, никому даже в голову не придет назвать сахар или цемент опиумом для народа. И уж тем более никому не придет в голову похищать их таким дерзким и рискованным способом, как налет на таможенный склад. Если поделить выручку от продажи фуры сахара, не говоря уж о цементе, на всех, кто участвует в налете, доля каждого составит сущие гроши, ради которых большинство этих ловких молодых ребят скорее всего даже зад от стула поленились бы оторвать.

Так, может, в мешках действительно опиум или что-то в этом роде?

Глеб Сиверов мгновенно связал воедино все: и плоские белые мешки, и стоящий у причальной стенки китайский сухогруз, и казавшуюся самоубийственной дерзость налетчиков, и развитую фармацевтическую промышленность Украины, и то, что опий до сих пор остается непревзойденным сырьем для производства многих лекарственных препаратов – в основном обезболивающих и транквилизаторов.

Картинка получилась, мягко говоря, фантастическая. Если догадка Глеба была верна, Украине в ближайшее время предстояло буквально захлебнуться в дешевых наркотиках; поразмыслив, следовало признать, что сопредельным государствам в этом плане тоже кое-что перепадет.

Тут Сиверов вспомнил про албанцев, и опиум вместе со всеми своими производными мигом вылетел у него из головы. Осталась только досада на местную братву: неужто нельзя было выбрать для налета какую-нибудь другую ночь?!

Он отвлекся от суеты на рампе и еще раз пристально осмотрел окрестности. С крыши таможенного склада лабиринт грузов просматривался очень хорошо, и скоро Глеб заметил, что налетчики здесь не одни: тут и там среди тюков и ящиков залегли какие-то типы, вооруженные укороченными милицейскими «калашами», стволы которых были направлены на грузовую рампу склада. Автоматчики были одеты в гражданское, но напоминали не компанию вольноопределяющихся цивильных лопухов, а воинское подразделение, находящееся на боевом задании. Поначалу Глеб решил, что это ментовская засада, но потом изменил мнение. Черта с два менты явились бы на такое дело без бронежилетов и трикотажных масок, скрывающих от благодарной общественности их честные физиономии! Нет, это были не менты. Это были албанцы, и было их много – гораздо больше, чем требовалось Глебу для душевного спокойствия. Вместе с теми, что залегли рядышком, на крыше, он насчитал два десятка стрелков; намечался очень скверный переплет, из которого Сиверов уже и не знал, как выпутаться.

Он покопался в памяти, ища какую-нибудь молитву, которая прозвучала бы в его устах достаточно убедительно, чтобы небесная канцелярия сочла возможным принять ее во внимание. Ему и требовалось-то всего ничего: организовать какую-нибудь поломку, чтобы грузовик Всеволода Витальевича застрял в пути еще хотя бы на час-другой и явился сюда, когда все уже так или иначе кончится. Молитву он так и не вспомнил, и, наверное, к лучшему: ему вдруг пришло в голову, что албанцы наверняка молят Аллаха о том же и что, оставшись с ними наедине, он вряд ли окажется в состоянии выполнить свою миссию.

Стоило ему об этом подумать, как вдали снова вспыхнули фары, и через минуту у ворот в проволочном ограждении остановился белый грузовик, за рулем которого, как и в начале пути, гордо восседал незабвенный Всеволод Витальевич Паречин, водитель первого класса, болтун и стукач.

* * *

– Я провожу, – сказал Степан Денисович, возвращая белобрысому старлею сопроводиловку, которую только что подписал. – А то у нас там сплошное переустройство параллельно с обычной работой, так что, не зная, что к чему, можно целые сутки туда-сюда кататься.

– Не возражаю, – сказал явно довольный таким поворотом событий мент и непроизвольно зевнул, прикрыв рот сопроводиловкой. – Нам и так, считай, до утра по трассе пилить, не хватало еще по вашим крысиным лабиринтам мыкаться…

Толстый сержант в бронежилете, ехавший в кабине грузовика, бренча автоматом и цепляясь за слишком узкий для него проем всем подряд, от жирной задницы до висящей на локте каски, забрался на заднее сиденье, и милицейская «десятка» укатила, выключив проблесковый маячок. Стоявший на железном балкончике у дверей караулки Гена Шнобель дурашливо отдал ей честь. Ввиду того что за спиной у Гены, в караулке, в лужах собственной крови лежали два жмура, его улыбка выглядела довольно вымученной, но черниговские менты, к счастью, вообще не обратили на Гену внимания.

Тарасюк, кряхтя, взобрался в высокую кабину и тяжело плюхнулся на сиденье. В кабине остро воняло потом и чесноком, и Степан Денисович был готов спорить