– Лежи, лежи, Аленушка, –встревожилась Маланья. – Ничего, ничего: Аленушка – тоже хорошее имя. Ачто еще про себя скажешь? Отец у тебя, мать есть? А то, может быть, мужзаконный? – В голосе зазвучала опаска.

Алена лежала молча. Что говорить? Где она? Каксюда попала? Кто такой этот Егорушка, чей голос заставлял ее вздрагивать? Дакто б ни был – это не может оказаться он, ее Егорушка, а стало быть, и дрожатьнечего. Совпадение, тезки они, вот и все. А что голоса вроде бы схожи, так этоничего не значит: вот ведь схожа она сама с какой-то неведомой Аринушкой.Правда, мать ее, покойницу, тоже звали Ариною, да что с того? Была она бабадеревенская, арзамасская, и уж наверняка знать никакой Маланьи не знала. Тожесовпадение, не более!

– Девонька, ты что ж замолкла? Уснула?

Алена не шелохнулась. Пусть думает, будтоуснула. Сейчас у нее нет сил отвечать на досужие вопросы, вдобавок на многие изних просто нет ответов. Кто она? Вдова? И при том сожительница немца? Ивдобавок, недоказненная преступница? Поди-ка объясни все это Маланье! Небоськликнет полицию, как бы ни была добра! Нет, надо как-то исхитриться убратьсяотсюда, пока не вернулся этот… Егорушка. Зачем она ему сдалась? Как у негооказалась?

Алена попыталась вспомнить – и едва незакричала от страха, когда в памяти вдруг возник Ленька, окаменело лежащий впыли, а потом – кривой злой рот, и ручищи, нечисто ее лапающие, и гнусныйголос: «Ой, каково богачество, глубины каковы… А ну пей, не дергайся, ведьсверну шейку-то, вот те крест!» – а потом мерзкий железистый вкус во рту, исумрак, заволакивающий рассудок, и подгибающиеся ноги, и одно непрестанноежелание: уснуть, хоть бы и навеки!

А потом? Что было потом?

Этого она не могла вспомнить, как ни трудилаголову. Какая-то тьма клубилась, наваливалась, – так клубится,наваливается на неосторожного прохожего встречник!

Алена слышала – рассказывали, если по дорогенесется неистовый вихрь, надо быть осторожным: это злой дух – встречник,который спешит за душой умирающего преступника или убийцы, чтобы увлечь его вад. Неосторожного путника встречник может утащить с собою, и тогда никто инигде более не увидит его. Спастись от встречника можно только одним способом:бросив в вихрь острый нож. Тогда смерч рассеется, а нож, упавший на дорогу,окрасится кровью…

Да, Алену закружил, утащил встречник. Но ктоспас ее? Кто отважился бросить острый нож в смертоносный вихрь? И где, засколько верст – а может быть, десятков, сотен верст – оказалась она?

Бесплодные воспоминания причиняли такую боль итоску, что Алена сдалась беспамятству – и не заметила, как снова погрузилась всерый туман сна.

* * *

– Алена! Алена, да ты с ума сошла! Мы сЛенькой уж вовсе рехнулись, а ты здесь спишь, валяешься? А ну-ка вставай!Вставай, просыпайся давай!

Алена всполошенно открыла глаза и мгновениеодурело, недоверчиво всматривалась в Катюшкино лицо, неведомо как возникшеездесь.

Нет, правда – Катюшка! Да что это с ней? Робаперекошена: одно плечо вовсе вылезло из декольте; фонтаж-коммод наехал на лоб,tour la gorge, шелковая лента на шее, надета задом наперед, так что бант ицветок оказались не спереди, а сзади; пухлые напомаженные губы дрожат, а отголубых глаз тянутся по бело-розовым щекам две сероватые дорожки.

– Катюшка, – ошарашенно пробормоталаАлена. – Ты что, плачешь? А белила-то текут!

– Да черт с ними, с белилами! –отмахнулась Катюшка, впрочем, тотчас же выхватив из рукава крошечную кружевнуюутирку и осторожно промокнув щеки. – И ресницы тоже текут? – спросилаиспуганно. – Ох, все, жуть! В кои-то веки Аржанов на меня поглядел, а я –чучело чучелом!.. – Она заломила руки, а потом сунула платочек в рукав исказала совершенно равнодушно: – Да и пес с ними, с ресницами, и с Аржановымтоже. Главное дело, что ты жива! Ох, как я рада, рада как! – Онанабросилась на Алену, душа ее объятиями и букетом разнообразнейшихдухов. – Слава богу! Но как, скажи на милость, ты могла быть такойдурищей? Зачем потащилась с этим разбойником? Судя по Ленькиным словам, у негобыла просто-таки нечеловеческая рожа! Ленька тоже хорош, дурак! Мало его побашке стукнули, надо было вовсе расколоть: ну кому от такой глупой колодыпольза?!

– Катюшка! Да он жив? – едва невзвизгнула от нетерпения Алена.

– Жив, куда денется? – подергала таоголенным плечиком, поправляясь в декольте. – Отлеживается. Порывался сомной ехать, да я не велела в наказание, что был так глуп и пустил тебя ночьюидти!

– Да почем же мы знали?! – слабовозмутилась Алена. – Человек тот сказал, мол, от тебя послан, вдобавокписьмо представил…

– Письмо?! – У Катюшки глаза на лобвыскочили. – Ты в уме? Чтоб я письмо стала писать?! Да после сего письматы как раз и должна была посланного повязать, стражу кликнуть и дома сидетьнесходно. Ведь это и есть самое несусветное: чтоб я письмо писать затеяла!

Катюшка была столь возмущена, что Аленапочувствовала себя и впрямь дура дурой. Однако ее удрученный вид не утихомирилподругу, а вроде бы еще пуще разъярил.

– И вот еще что мне Ленькасказывал, – налетела она. – Будто ты к этой, как ее там, мужнинойсестре потащилась выглядывать да вынюхивать? Нет, ты вовсе без головы, вовсебез головы! – С ужасом схватившись за фонтаж-коммод, она скорбно погляделана Аленину голову… вернее, на то пустое место, которое было у подруги вместооной. – Жаль, я не видала тебя черномазую да желто-зеленую! Подумаешь,лицедейка! Как ты могла надеяться, что Ульяна тебя не узнает?! Вот кабы тыкакой-нибудь кривой турецкий носище вместо своей курноски приставила дагляделки свои серые перекрасила – тогда еще ладно, а так… Вот и расхлебывайтеперь всякие гадости. Ведь не иначе это твоя Ульяна Мефодьевна тебя выследилаи…

– И что? Письмишко за тебянамарала? – не удержалась от смеха Алена. – Ну, вот уж где глупости!Больно заумно! Ульяна – баба хитрая, но простая, будто кочерга. Она бы могла комне разбойничка с ножичком подослать, а так, опоить для чего неведомо ибросить… нет! Это уж скорее всего бывшие дружки Ленькины вызнали, кто их выдалтогда, – вот и месть мстят, они горазды на всякие хитрости!

Катюшка всплеснула руками:

– Опомнись! Какие дружки?! Они уж давноэва где: кто на плахе, кто на колесе, кто гремит кандалами в Сибирь! – Ивдруг поглядела на Алену почти с ужасом: – А ты что говоришь: опоить, мол, ибросить? Ты и впрямь ничего не помнишь?

– Ей-богу, нет, – покачала головойАлена – и ей как-то нехорошо сделалось от испуганного взгляда подруги: – А чтоя должна помнить?

Катюшка смотрела с жалостью: