Тут просвечивающий все насквозь взор Катюшкиуловил едва заметную судорогу, тронувшую бледную щеку Аржанова, и радостнотрепыхнулось ее сердечко, и еще более возвысился голосок:

– Увидела вас – и сразу почуяла: вот ктомне поможет! Ну посудите сами, что мне делать?! Мало, что душа за эту непутевуюне на месте, так самый-то ужас в чем? Завтра Фрицци… Фрицци ее приезжает! Ненайди он любушки дома – что учинил бы? Это ведь даже вообразить себеневозможно! Немыслимо! Вы ведь знаете Фрицци, верно, Егор Петрович?

Она возбужденно хихикнула, чуя, что ответ наее вопросы уже близок. Однако к любопытству примешивалось и другое, болеебескорыстное чувство. Катюшка помнила, как боялась Алена, что Аржанов узнает оее «преступлении», о яме узнает, и сейчас любым путем пыталась отвести его отненужных вопросов. Если он задумается о настоящем Алены, то позабудет о еепрошлом! И Катюшка, как могла, расцветила и украсила это серенькое настоящее:

– Боже сохрани, если Фриц прознает, чтоего любушка пропала, а нашли ее именно вы! Он и прежде-то на стенку лез, стоиломне на вас лишь глянуть, а уж коли и Алена, от которой он вовсе без ума… –Она завела глаза под лоб, однако при этом каким-то непостижимым образом невыпускала из поля своего зрения ни Алену, ни Аржанова.

Оба оставались недвижимы. Только вразпобледнели – нет, побелели, словно снежная изморозь ужаса заволокла их лица.Это было уже что-то… но пока не тот ответ, которого ждала Катюшка.

– Ну, нам пора, пора! Благодари же, Алена,ну, чего ты молчишь?! – подтолкнула она окаменело застывшую подругу.

Алена послушно выдавила дрожащими губами,слыша свой голос как бы со стороны и так, со стороны, изумляясь, что можетговорить связно и даже вроде бы спокойно:

– Да пребудет над вами, сударь, милостьбожия и пресветлой Богородицы милосердие! Не знаю, как и благодарить…

– Не трудитесь, – перебил ееАржанов, и презрительный изгиб его рта сделался еще круче. – Вы меня ужеотблагодарили!

Алена вздрогнула, словно ей смерть в очипоглядела.

Катюшка мысленно кивнула: так, дознаниеокончено. Теперь ясно, что между Аржановым и Аленою что-то было. Что же именно?Да, пожалуй, все, что может быть между таким мужчиной и такой женщиной! Катюшкаедва подавила завистливый вздох и, еще раз рассыпав ворох благодарностей, почтисилком выволокла Алену за дверь, а потом с помощью Митрия, который не скрывалсвоей шумной радости, затолкала в знаменитый расписной возок.

Всю дорогу Алена сидела как неживая, тупоглядя в слюдяное окошечко, а ведь сквозь него ничего нельзя было толкомразглядеть.

Катюшка встревожилась. Сердце у нее былодоброе, а потому его вдруг тихонько царапнула своим ноготком совесть: уж неперестаралась ли она в своем дознании? Не лучше ли было попридержать язык и неврать так уж напропалую о любви между Фрицем и Аленою?

Она подвинулась поближе к подруге, взяла подруку, с раскаянием заглянула в лицо…

Глаза Алены уставились на нее так жевнимательно, как только что смотрели в окно, но Катюшка поняла, что подруга еене видит.

Да, Алена не видела ни Катюшки, ни Митрия, никривых улочек, подпрыгивающих за слюдяными окошечками возка.

Она видела ласковую, бархатную тьму, имерцанье одинокой звезды меж пеленою бледных облак, и плавные вершины деревьев,бывших еще более темными, чем даже непроглядное небо. Она видела глаза,глядевшие в ее глаза, и нагие плечи, к которым она тянулась губами, но он недавал ей приникнуть к ним – преграждал путь поцелуями. Она слышала тихие вздохимедленной речушки и жаркое, надрывное дыхание мужчины, и свои страстные, призывныестоны, которые наконец слились с его стонами в некое древнее, тайноеславословье той сладостной отравы, которой были напоены их тела. Взор Алены былустремлен в ночь… в ту, внезапно ожившую в памяти ночь, когда она обрела былосвоего любимого, да и вновь утратила. Теперь уж точно – навсегда.

Зарядил дождь. И шел, и шел… Как ни глянешь вокно – все те же взрытые частыми каплями серые лужи да обвисшие, мокрые ветви,в которых среди густой, сплошной зелени с каждым днем все чаще мелькалиярко-желтые пятна. Осень пока бросала милостыню, однако что ни день, дары еестановились все щедрее, и не за горами уже то время, когда все вокруг, от землидо небес, будет усыпано ее лукавым, тленным златом.

Алена прижалась лбом к стеклу, и на мгновениесделалось легче. Голова горит – уж не простудилась ли, не заболела? А что –заболеть бы да помереть, вот и хорошо, вот и легко будет: какой несносный грузупадет с плеч, как вздохнет грудь… Впрочем, вздыхающая мертвая грудь – это ужАлена через край хватила. Да и ей ли не знать, каково легко дышится в тискахземляных? Думала ли, могла ли она тогда подумать, что настанет день – и сама,добровольно, пожелает воротиться в могилу?

Ласковые, темные глаза матушки Марии вдругвозникли перед ней, и Алена мысленно отворотилась от их укоряющего взора.

– Прости, матушка, – шепнулаотрешенно, без раскаяния. – Знать, богу не угодно. Знать, обречена я…

Скрипнула дверь, и Алена очнулась. Мелькнуломгновение искреннего удивления, когда она обнаружила, что руки у нее сложены нагруди, а глаза закрыты. Странно, что еще сидит на лавке под окошком, а невытянулась на ней, приуготовясь к собственному погребению! Нет, жива еще… хотяу Катюшки, которая появилась на пороге и уставилась на Алену, лицо было такоемрачное, словно она и впрямь заявилась на похороны.

– Ну и вид у тебя, подруга, –буркнула Катюшка, не заботясь приветствием. – Краше в гроб кладут!

Проницательности Катюшкиной можно было быподивиться, кабы Алена уже не привыкла к ней. И то диво, что всю эту неделю,минувшую после возвращения Фрица, подруга никак не давала о себе знать, неприсылала ни весточки, ни слова утешения, хотя прекрасно знала, каково жилосьэту неделю Алене. Но вот пришла же! Спасибо и на том.

– Tы погляди! Мочит и мочит! –воскликнула Катюшка, уставясь в окно с таким изумлением, словно не она толькочто ехала в карете по этой дождевине и не ее новехонькое, с иголочки, платьице– малиновое, атласное, все спереди по лифу и шнипу обшитое черным узкимкружевом шантильи, так что получался как бы маленький кокетливыйпередничек, – не ее, стало быть, платьице было кое-где забрызгано поподолу.

– Леньки что-то не видно, – сказалаКатюшка, озираясь так, словно благоприятель Алены мог прятаться где-нибудь подлавкою или в знаменитом заморском шкапу. – Как его голова? Все ещенедужит?