«Ты всегда можешь обратиться ко мне, мой друг. Я приду на помощь, подскажу верный путь, помогу во всем разобраться. Ты дорог мне, Никлос Каргатский, как сын и брат, как подопечный, как друг и продолжение моей души. Я никогда не наврежу тебе, не обижу, не предам. Попробуй хоть раз довериться, и ты увидишь, как много я могу тебе дать…»

Тяжесть сковала Ника, и он, фыркнув дымом, спустился вниз, спрыгивая человеком перед входом в академию. Замерев на месте, дождался, когда к нему выйдет заместитель ректора. В такой час дэр Свентр должен был спать, но как уснешь, зная, что поручил тебе король?! И он почувствовал приближение черного дракона.

Сухой старик стоит на месте, молча наблюдая, как поднимается по ступеням Никлос. Он не двигается, ничего не говорит, хотя вопросов сотня. Но кто он такой, чтобы допрашивать короля?

– Ты не говорил с ним? – лаконично спрашивает Ник, а Свентр поджимает губы. На короле нет рубашки, и мокрый от дождя торс блестит в свете тусклых фонарей. Вопросов становится больше.

– Нет, Ваше Величество. Я запер его там, где вы приказали, скрыв от всех, отсекая комнату невидимым пологом. Я покормил его, как вы просили, а свои уши заклеил воском, дабы ни единого слова не дошло до моей души. Он не сопротивлялся, но пытался поймать глазами мои глаза. И я не дал ему желаемого. Однако он терпелив. И не оставит своих попыток.

– Ну, еще бы, – проворчал под нос Никлос. – Благодарю, дэр Свентр, за верность и за то, что не задаете вопросов. Поверьте – эти знания слишком опасны, чтобы быть озвученными. Придерживайтесь моих инструкций и, если повезет, скоро все вернется в норму.

– И дэр Томар Бай вновь станет моим начальником и вашей правой рукой? – не удержался Свентр, а король усмехнулся, неоднозначно качая головой. Этот сухой старик никогда не займет место Томара – нет в нем таких способностей, он лишь верный пес, но никак не хозяин для остальных колдунов.

Как же сильно Никлосу хотелось вернуть Томара Бай. Ктуул выбрал наиболее удачное вместилище. Кроме Агондария и эльфов, только глава магической академии был способен рассказать, что из себя представляют вечные.

Дав еще несколько рекомендаций и настоятельно посоветовав отослать куда-нибудь дочь Томара, король отпустил колдуна, а сам пошел внутрь, к клетке, куда заточил старого бога.

Глава 17

Обманчивая нежность

Селеста

Задремать удалось только под утро. Пронзительный, нервный, злобный сон не отпускал всю ночь, вползая в голову вспышками яви. Не помню, как сбежала от них на балкон, к ледяному ветру и мелкому дождю. Сырость сначала обострила чувствительность, сделав зоркой и напряженной, как птица, а после убаюкала, завернув в теплое одеяло. Погрузившись в черные воды без сновидений, я бултыхалась в них остаток ночи и пару часов после рассвета, прежде чем меня обнаружила изрядно взволнованная Калиста. Сестра была единственной, кроме доктора, кому дозволили приходить с визитом к «больной».

Никлос, доставив меня во дворец, позже прислал записку, в которой просил молчать о случившемся с Артаном и Томаром Бай до окончания Осеннего равноденствия и переговоров с подводным королем. Обещал все объяснить накануне заключительного бала, до которого я могу отдыхать и приходить в себя. Так что четвертый день равноденствия я проспала, будто до этого месяц не смыкала глаз, ночь провела в тревоге, а утро пятого дня встретила на балконе, продрогшая и шмыгающая носом.

Одно из преимуществ быть драконом – немного жара для костей и крови, и всякая хмарь покидает, как по волшебству.

Калиста нервничала, держа в уме плохие новости. Она нарезала вокруг кровати круги, то и дело недовольно разминая пальцы. Сестра успела уложить меня в постель, призвать слуг, организовать завтрак и свежее постельное белье, укорить за испорченное ночное платье, порекомендовать не затягивать с примеркой праздничного наряда.

И все время болтала, переходя от придворных сплетен к заокеанским новостям, говорила неинтересную чепуху, а глаза при этом бегали, смотрели куда угодно, но не на меня. Еще вчера, узнав, что Артан мертв, она замкнулась, не найдя подходящих слов. Спряталась за маской любезности, за дежурными утешениями. Вот и сейчас – Кали не знала, что сказать, пыталась держаться нейтрально. Но, в конце концов, видя мое молчание, не выдержала. Села на стульчик возле кровати, взяла за руку.

– Прости, – произнесла она.

На солнце блеснули глаза, полные искренних слез.

Я словно впервые вижу ее. Передо мной не куколка из богатой семьи, не раззолоченная жена аристократа, а моя повзрослевшая сестра.

Нам обеим по девятнадцать лет. Мы давно не дети. В наших сердцах обитают и радость, и боль, и горечь поражения, и счастье обретения. Мы многое пережили, и вот новая беда.

В чертах Калисты видно сходство с мамой. Тот же изгиб бровей, взлет ресниц, нежность губ. Волосы тонкие, особенно на лбу и висках. Она завивает их в кудряшки, спускает к шейке, удлиняя лицо – совсем как делала мама. Кали многое от нее взяла. И так мало от отца, хотя должно было быть наоборот. Только цвет волос насытился серебром за лето, и в радужке глаз появились белые пятна. К старости она окончательно выцветет, став настоящей серебряной драконицей. Красавицей Каргатского двора.

Но сейчас со мной была моя сестричка. Девчонка, что так отчаянно хотела, чтобы ее любили и ценили. Она безропотно следовала воле родителей, была послушна и мила, учила придворный этикет, великолепно танцевала и шила, знала арифметику, умела вести учет и командовать слугами. Из нее выросла настоящая аристократка, но разве все это поможет справиться с горем? Ни единая драгоценная книга из арсенала наставника Брута не подскажет, как себя вести с любимым человеком, раздавленным бедой.

– Прости, что не увидела. Не поняла, что происходит. Не заметила твою боль. Не смогла подобрать слов, чтобы выразить сожаление и сочувствие… Прости, что и вполовину не могу понять, что ты чувствуешь. И просто не знаю, как поддержать, – с трудом подбирая слова, говорила Кали, а на щеки падали крупные слезинки, которые она так хорошо обычно умела прятать.

Я перехватываю ее руку, сама тянусь к ней, чтобы обнять покрепче, чтобы увлечь к себе в постель под одеяло, чтобы прижать к сердцу, слушая ее бессвязные слова. Чтобы самой заговорить, с трудом и так сумбурно, что и смысла не уловить – сплошной крик.

Когда Ник сказал, что Арта нет, я завопила. Про себя и с таким