«Значит, только Великая мать знает о вратах и имеет к ним ключи?»

Да.

«Как попасть к ней?»

Я могу сделать так, чтобы ты  встретилась с ней. Великая матерь способна на многое. Она может стереть клеймо декоративки с твоего плеча и  сделать твои глаза зоркими. Некоторым мэзам она даже возвращает молодость. Подобные дары нужно заслужить, но к исстрадавшимся Великая матерь относится с большим участием. Сбежавшую из Ниэрада женщину, бывшую декоративку, она примет. Я распишу, как много ты перетерпела, и она тебе поможет.

Я  вздохнула.  Вот тебе и врата… Значит, россказни Треда о смертельных встречах с богами  это не пугалки и не страшилки, а правда: не те врата откроешь – умрешь.  И снова все упирается в Великих отцов и матерей; вспомнилось, что рассказывала мне Лена о кругах на полях, дарах и дани.  Вряд ли мы с ней попали в  мир Циты по чьему-то разумению, скорее просто набрели на открытые истинные врата. Но кто открыл их, и как, если ключами заведуют только сильные мира сего? Или врата открыли с нашей стороны? Может, при нас был ключ, просто мы об этом не знали? Что может быть ключом? И если через врата входят боги, то мы с Леной тоже можем считаться богинями?

Вот уж точно нет… Тогда бы Шариан после того, как подчинил нас, вел бы себя по-другому и сразу бы отправил нас к  отцу Хауну. Да и Слего искал врата, чтобы смыться, значит, через врата могут путешествовать и люди.

Я «просканировала» Вандерию еще раз, хотя в этом не было необходимости: ее внутренний мир и все ее мысли были открыты для меня. Перехитрить или обмануть в таком случае невозможно.

Теперь мне нужно добраться до Свеи Ногланы, встретиться с Великой матерью и узнать, через какие врата я могу вернуться домой и как их открыть. Дело непростое, но и я уже не так проста… Значит, все у меня может получиться. Значит, пора готовиться к отлету.

***

Местные предпочитали сжигать умерших. Для Вазрага и Кетнея костер устроили один;  для жителей Утхада было неважно, что один из них убийца, а другой его жертва. Когда их  тела сжигали, я крепко спала в своей комнате, так что не могла  проводить Кетнея, как здесь принято. Но я могла проводить его по-своему…

Я сходила в лавку мастера Куза,  и вместе с ним мы  просмотрели все  заказы, которые Кетней не успел закончить, и обсудили, что их непременно нужно сделать, как он планировал.  По доброте душевной мастер Куз пообещал мне заменить стекла в очках, но я отказалась, попросила лишь заменить треснувшее стеклышко на шнурке.

Пусть очки останутся такими. Пусть будут напоминанием о том, как хрупка человеческая жизнь, как легко ее можно «разбить», пусть будут символом той клятвы, которую  я дала богам, а по сути, самой себе – что буду помогать тем, кто попросит о помощи. Не раз и не два Кетней просил меня помочь и поверить ему, но я поверила ему слишком поздно. Не разглядела искренности, не спасла мастера, который мог бы еще столько всего сделать для этого мира…

И ведь он любил меня, по-настоящему любил, видел во мне что-то возвышенное и необычное в хорошем смысле. Его взгляды, его слова, его дрожащий голос не были ложью или искусной игрой. Человек умер из-за меня, и какой! Как можно жить с осознанием этого? Как перестать думать о том, что он мог бы еще дышать, радоваться, смеяться и создавать прекрасное?

Мы долго пробыли с мастером Кузом,  обсуждая, каким Кетней был и как много хорошего успел сделать. Невозможно было наговориться,  ведь каждая вещица, каждый инструмент в мастерской напоминали о парне. Перед уходом я оставила мужчине несколько рисунков Кетнея; когда юноша был жив, я проводила с ним много времени, и  частенько   рисовала для дурачества или тренировки. Закончив некоторые из этих шутливых набросков, я решила раздать их тем, кому Кетней был дорог: мастеру Кузу, Драгану. И, конечно, некоторые рисунки я решила оставить при себе.

Как только были закончены приготовления к отлету, написано письмо к некоей мэзе в Свее Ноглане, которая должна была нас принять, и Зен оправился от травм (ему крепко досталось), мы собрались на верхнем ярусе башни. Сопровождать нас к столице должны были трое всадников; с одним из них на гуи должна была лететь я, с другим – Треден и Млад, а Зену предстоял первый длительный полет на Арте. Третий всадник  должен был лететь с нами для подстраховки.

Это было раннее утро, очень красивое и очень тихое. Я  смотрела на окрестности через стеклышко, изучая в последний раз – возвращаться сюда я не намерена – горы, долину, лес… Такое  живописное место… Изменишь угол обзора и открывается иной вид, более захватывающий.  Мне бы сидеть здесь, наверху,  да запечатлевать эту красоту на бумаге, умножать ее… Эх, стать бы снова той Ирой,  которая может безбоязненно отдаться вдохновению и в жизни которой самый сложный вопрос – что готовить на ужин!

Я опустила стеклышко и посмотрела  на сопровождающих  и провожающих.

Млад, взволнованный близостью гуи, рычит. Позвякивают железные  детали на ремнях, с помощью которых всадники управляют гуи. Сами гуи  на нижних ярусах,  ждут «пассажиров». Флана беззвучно плачет.

Фланка…

Я не  могу взять девчонку с собой,  не могу подвергнуть ее опасности и риску. Не позволю еще одному юному созданию умереть из-за меня или пострадать. И поэтому сегодня ночью я сделала ей внушение. Теперь в ее голове не будет идиотских мыслей о том, что она «пустая», недоженщина, и не останется ужасных воспоминаний о том, что с ней делал Вазраг. Нельзя, конечно, вот так влезать в чужую голову и делать правки, но я не удержалась.  Мне кажется, избавить  ее от болезненных  и губительных фиксаций только полезно.

Вандерия отпустит Флану в другое место, я позаботилась об этом, и в этом другом месте всадница начнет новую благополучную жизнь, найдет друзей, возможно, любовь, и все у нее будет замечательно, особенно когда она повзрослеет и потеряет юношеский максимализм.

Кстати, это внушение мне почти не стоило сил, потому что Флана даже не заметила вторжения и не сопротивлялась. В уме я сделала заметку: чем больше человек сопротивляется, тем тяжелее ведуну и тем дольше он потом восстанавливается.

Флана много мне всего на прощание надарила: оружие, свой любимый тяжеленный ремень, перо Хинто,  и еще много мелочей, а я в свою очередь оставила ей  все, что сшила-связала-собрала в крепости, пока была под домашним арестом.

Вандерия кашлянула: время.

 — Удачи тебе, Фланка,  — сказала я.  

Губы девушки задрожали, и она крепко, до боли, стиснула мою ладонь.  Смарагд хранился в чехле, и я не пользовалась своими силами, но и без них знала, что у всадницы на душе и о чем она думает.

— Удачи…  — вымолвила она, шмыгая носом.  — Ира из Сургута…

Я обняла ее и, встав на носочки, в щеку поцеловала; вокруг вздохнули.  К поцелуям здесь очень-очень строгое  отношение, ведь они имеют ритуальное значение в Ците.

— Это чего?  — растерялась Флана, и коснулась щеки рукой.  — Зачем?

— Это называется дружеский поцелуй,  — пояснила я, отпуская ее и отходя.