Дышать становилось все труднее, железная хватка бультерьерасжимала воротник, – оказывается, умереть от асфикции не очень-то приятно.Главное – хлопотно, черт дернул меня влезть в запертую комнату, они все поймут,и главное – поймут, что я поняла… Полузадушенная, я почти машинальнорасстегнула пуговицы на рубашке свободной рукой – они слетели сразу же; рубашкабыла на несколько размеров больше, и я неожиданно легко выскользнула из нес,как змея из старой кожи. Мой бультерьер не ожидал от меня такой прыти – спустянесколько секунд я была в комнате с фотографиями; в любом другом случае, ябросилась бы к входной двери, но ужас сузил поле зрения и спас мне жизнь, какоказалось в дальнейшем.

Все решали секунды. Никогда не отличавшаяся быстротойреакции, здесь я сообразила мгновенно: сумка, вот что может меня спасти, толькобы “молния” не была закрыта.

"Молния” была расстегнута, и у меня было преимущество:все происходящее я видела сквозь полуприкрытую дверь – всклокоченный Влас,отчаянно продирающий глаза, и второй, бультерьер, который держал меня:неказистый мужичонка среднего роста, среднего телосложения в общипанноминтеллигентском плащике-реглане. Он походя врезал Власу по скуле, крякнул,нагнулся, достал пистолет, даже не взглянул на него, скажите пожалуйста, какоепижонство, – и направился в сторону открытой комнаты. В мою сторону.

– Ну, вставай, потаскуха, дрянь бесстыжая! – Должнобыть, я иначе и не выглядела, голая, испуганная. – Не знаешь разве, чтолюбопытство сгубило кошку?..

Его лицо было таким же обманчивым, как и внутренностиоблезлого “дипломата” с винтовкой. За внешней безыскусностью высокихполуазиатских скул, простецким выражением лица сельского учителя математикипроступала недюжинная сила; глубокие спокойные морщины по краям мясистого носа,нависшие брови и прозрачные, ничего не выражающие глаза.

– Да еще какую кошку!.. Это ты, болван, открыл ейкомнату? – спросил он у Власа.

– Ничего я не открывал, – тут же сдал меня Влас.

– Тем хуже для твоей проститутки. – Бультерьер был ужев дверном проеме, он почесывал переносицу и беспощадно рассматривал меня,скорчившуюся, испуганную, голую. – Иди сюда, полюбуйся на позу номер тридцатьтри!

И надменно, уверенный в полной своей власти надо мной,повернул голову в сторону Власа.

Я резко подняла тяжелый пистолет, вытащенный мной из сумкиполминуты назад, – я просто хотела защититься, только и всего… В реакции емуотказать было нельзя – темный зрачок дула был нацелен прямо на меня. Онприподнял брови (“Не стоит шутить со взрослым оружием, детка!”) и с отсутствующимвыражением в глазах спустил курок.

Выстрела не последовало.

В долю секунды по лицу бультерьера пробежала тень брезгливойдосады:

– Ты что, разрядил…

Закончить свой вопрос он не успел: теперь уже я, слабосоображая, что делаю, спустила курок – прямо в прозрачные, хоть чему-тоудивившиеся в последние секунды жизни глаза…

Произошедшее вслед за этим показалось мне кадрами из дурногофильма категории “В” с грязными пуэрториканскими разборками: дверь в комнату,возле которой стоял бультерьер, тотчас же расцветилась пятнами крови –праздничные залпы салюта в честь посвящения в убийцы. Пуля, как оказалось,обладавшая страшной убойной силой, снесла моему обидчику половину черепа,надменный лоб с залысинами, пощадив только прозрачные глаза. Они, защищенные бровями,этой неприступной линией Маннергейма, лишь изменили свой цвет – их залилакровь, фонтаном хлынувшая из раскрытой черепной коробки.

Бесполезное тело снопом рухнуло на пол; несколько долейсекунды короткопалые руки царапали выщербленный паркет, потом и это подобиежизни прекратилось.

, Несколько капель крови брызнули мне в лицо вместе смаловразумительной кашицей.

Как сквозь вату, я слышала, что в соседней комнате бессвязнокричал Влас, – и двинулась на крик, как была: голая, с пистолетом в руках, находу стирая с лица содержимое чужой головы, расколовшейся, как гнилойастраханский арбуз.

Влас скакал возле кровати в одной штанине, глядя на менябезумными побелевшими глазами. В них не было ничего, кроме животного страха.

– Убери пушку! Убери пушку! – не останавливаясь, кричалон непотребным фальцетом.

От страха за содеянное я тоже заорала:

– Заткнись, заткнись, заткнись!

Он мгновенно замолчал, и наступившая тишина сразу же привеламеня в чувство. Не стоит бояться, не стоит… Ты ведь видела это, ты ведь виделаподобное, правда? Мертвые тела, Нимотси, Венька, Иван в морге, ты даже целоваламертвые губы… Но если бы ему прострелили голову – оттуда тоже бы вытекла этакашица, даже странно, что именно на ней, как на дрожжах, всходили самыеневероятные сюжеты… Алена, Фарик, только почему так страшно изуродована голова?Это не нравилось мне больше всего – я была согласна лишь на дырку в виске вкачестве смертельного аванса, эстетка вшивая…

А сколько грязи! Никогда в жизни не устроилась бы работатьна бойню, никогда…

Влас тихонько поскуливал в уголке тахты. Я увидела себя взеркале раскрытой дверцы шифоньера – с полосами на лице, голую, с пистолетом,оттягивающим руку. Ну и вид!

"Надо бы одеться”, – тупо подумала я. И машинальноподняла рубаху – теперь это была моя собственная рубаха. Я натянула ее на себя,не выпуская пистолета из рук. Простые, заученные с детства действия – руку врукав, пуговицы застегнуть – давали мне выигрыш во времени, мне необходимо былоприйти в себя. Убила человека, человечка, человечишку – и оделась, ничего непроизошло.

Мое сердце, еще минуту назад готовое выскочить из груди,теперь билось медленно, как у человека, спящего летаргическим сном.

– Неприятно получилось, – разлепив губы, сказала яничего не выражающим голосом, – и грязи много.

Мои слова произвели странное впечатление на Власа – онопустился на тахту и взглянул на меня. Бессмысленный ужас, сконцентрированный вего зрачках, стал приобретать более четкие очертания. Теперь он боялся за себя,это было видно: я перестала быть для него демоном случайного абсолютного зла,орудием слепого рока – мои действия показались ему осмысленными испокойно-угрожающими.

Передышка позволила мне собраться с силами и выстроить линиюповедения – как будто невидимый кукольник дергал за нужные веревочкимарионетку: легко отделавшись от себя, переложив ответственность за происшедшеена очередной, небрежно написанный сценарий, в котором я была не больше чемперсонаж, цветосветовое пятно в кадре, я изрекла:

– Удивлен, дорогуша?

Неужели это мой собственный циничный голос, прекрасноосознающий, что последует дальше?..

Влас судорожно сглотнул слюну, что и должно было выражатькрайнюю степень удивления.

– А теперь быстро! – Я не давала ему опомниться. – Этотвой напарник?