Диалог.

– В чем ваша главенствующая идея?

– В том, что идея не может главенствовать.

– Вне идеи, значит, и вне закона.

– Черт бы побрал закон идеи.

Интерлюдия

В девятьсот пятьдесят шестом году в Театре имени Моссовета ставилась одна моя неудачная пьеса. Главная женская роль в этом действе была поручена Валентине Серовой. В ту пору она уже миновала зенит своей громкой экранной славы, но память о славе была свежа. Прелестная «девушка с характером», она, безусловно, воплощала советский образец красоты – белокурая, с милым круглым лицом, сословно родственная, ясноглазая, в меру наивная и без меры счастливая тем, что родилась в самой сильной, самой чистой и справедливой стране – признанная звезда тридцатых. Однако сквозь всю эту ясность и цельность, сквозь всю идейную привлекательность в ней угадывалась ее женская мощь и победоносная чувственность. В сочетании с ее положительностью эти бесспорные достоинства делали Серову неотразимой. Вся держава от Посьета до Кушки была безраздельно покорена. В кинотеатрах, в домах культуры, в стареньких городских клубах, замирая на вечерних сеансах, парни восхищенно сопели, а девушки затаенно вздыхали. Над танцплощадками, над садами, над тихими парковыми аллеями звенел ее обольстительный голос: «Ты со мною не шути…» Какие там шутки! Была вдовой героя сражений в небе Испании, известного летчика Серова, возлюбленной, а потом и женой популярнейшего в стране поэта. Именно к ней в начале войны устремлены были строки Симонова, которые звучали, как заповедь: «Жди меня, и я вернусь».

Все это было теперь позади, а год назад Симонов ее оставил. По странной случайности я был на спектакле «Сомов и другие» по горьковской пьесе, в котором Серова была занята. В антракте ко мне и моей спутнице вдруг подошел Константин Симонов. Обычно вальяжный, эффектный, уверенный, он выглядел на себя непохожим. Какая-то странная напряженность и нескрываемая растерянность были в повадке, пластике, в голосе. Что побудило его подойти, сказать несколько мало что значащих фраз, спросить о моей последней пьесе, сообщить, что он не досмотрит спектакля, должен идти – я не мог понять, мы были достаточно далеки. Стало быть, что-то происходило.

Уже потом я узнал – из театра он отправился прямиком на вокзал и отбыл на «Стреле» в Ленинград. Серова, придя со спектакля домой, нашла конверт с прощальным посланием. Драматический, чуть театральный финал их изнурительных отношений.

И вот, спустя полтора года после того рокового вечера, сидим мы с ней в зале для репетиций, прежде чем разойтись по домам. Она слегка раздалась, поблекла и все-таки мила до сих пор, все еще настоящая женщина.

Она жалуется на судьбу, на Симонова, не может ни понять, ни простить.

– Вот вы, писатель, хоть растолкуйте, чем же я все это заслужила? Кому же после этого верить? Всегда говорил: ты одна на свете…

Я слушаю ее с изумлением. Каждому хорошо известно, что Симонов имел основания для этого шага – ее похождения ни для кого не были тайной. Пестрая, бражная, грешная жизнь. Не щадила ни своей репутации, ни имени и сана супруга. Неужто она сейчас лукавит? Но нет – слеза догоняет слезу, я вижу, она и впрямь раздавлена, не может себе объяснить происшедшего.

– За что? – произносит она чуть слышно. – Можете вы мне сказать: за что?

Батюшки-светы, как «за что?». Но я молчу и вздыхаю сочувственно. Меж тем литератор во мне не дремлет, подсказывает, словно внушает:

– Ты видишь, она, безусловно, искренна. Она в самом деле не понимает, за что он так люто ее обидел. Мотай же это себе на ус. Нет человека на земле, который счел бы себя виноватым. Себе всегда найдешь оправдание. Не забывай, когда сядешь за стол.

Всхлипнув, она утирает слезы, обводит отсутствующим взглядом большую неуютную комнату, в которой только что репетировала. Мне чудится, что в ее сознании вспыхивают сейчас его строчки: «Я помню зал для репетиций // И свет, зажженный, как на грех, // И шепот твой, что не годится // Так делать на виду у всех». Кажется, вся страна следила за тем романом, таким эффектным, таким живописно декоративным.

Она медленно, чуть грузно встает.

– Ну что ж… Теперь у него все устроилось. Жена – доцентша… Очень учена. Дай Бог ему… Он большущий труженик и настоящий коммунист.

Я несколько индифферентно киваю – какие сомнения, это уж точно…

Она идет, я смотрю ей вслед – как будто бритвой ведешь себе по сердцу. Я знаю: у нее – не устроилось. И не устроится никогда.

Писателю следует пребывать в состоянии экскоммуникации. У аутсайдера больше шансов сделать в конце концов нечто стоящее.

Тот, кто хочет заниматься политикой, должен, конечно же, обладать особыми качествами и возможностями. Например, обнять Саддама Хусейна и жить дальше как ни в чем не бывало.

Наша индустриализация относилась более к идеологии, чем к экономике.

В подчеркнуто уважительном тоне больше иронии и желчи, чем в самой безжалостной остроте.

Что значит причина, когда есть следствие?

Пока молчаливые своды Темны и заря не зажглась, Присядем, как в прежние годы Наговоримся всласть. Спешить мы с тобою не будем, Оценим мой каждый шаг, Все взвесим и все обсудим, Что верно, а что не так. Есть некий изъян и уродство В той правде, что сын-старик Ни к собственному сиротству, Ни к старости не привык. Не ведая в мире мира, Он только одолевал Отборочные турниры, Чтоб выйти теперь в финал. И поздно просить совета И стоит умерить прыть. А песенка моя спета И не о чем говорить.

Манеж

Инспектор. Друзья мои, время перемещается, и мы – вместе с ним, и мы – заодно. Помню, помню, как был я трепетен, впервые выходя на манеж. Верил в себя, работал без лонжи, не знал, что однажды приду на копчик и перейду в разговорный жанр. Ну что же, я нашел свое место и, наконец, могу оценить очарование ветеранства. Музыка! Встречайте артистов.

Оратор. Я предлагаю вам труд во имя. Демократическую авторитарность. И реки, полные воды.

Радикальный лирик. Я с вами был в суровый час, как добрый гений. Я и теперь не брошу вас – в часы свершений.

Евдоким (осанист, уверен в себе, не стареет). Вновь он с нами! Нет резона нам утаивать восторг. Широтой диапазона Он из нас его исторг: То, как барс, он замер в стойке, То начальство он доит. То в прорабах перестройки Вдохновенно состоит.

Блондинка. Я – дитя коммунальной квартиры. Мне свойственны передовые взгляды.

Совратитель.