— Ага, — сказал Бестужев. — Чего доброго, онвовсе не пытался добиться, чтобы в меня предосторожности ради палили безпредупреждения?

— Нисколько, — сказал Ксавье. — Наоборот, онвсячески подчеркивал, что вас следует брать целым и невредимым… и ради вашегоже блага немедленно отправить в лечебницу, где врачи незамедлительно приступятк процедурам, инъекциям и прочим необходимым средствам…

— И они, конечно, приступят незамедлительно, —горько усмехнулся Бестужев. — Коли уж сведения о «больном» исходят отстоль высокопоставленной и уважаемой персоны?

— А как бы вы поступили на их месте? — свымученной усмешкой пожал плечами Ксавье.

Бестужев ничего не мог с собой поделать — оставляя в стороневсё прочее, он испытывал нечто вроде нешуточного восхищения Гартунгом, какохотник восхищается зверем, а врач особенно заковыристым болезнетворныммикробом. Ничего не скажешь, умён и коварен, ни простоты, ни вульгарности,напоминает скорее какого-нибудь исторического интригана времён Возрождения,этакого Чезаре Борджиа. Из тех, кого никак нельзя назвать мелкими,примитивными… Злая интрига, возведённая в степень высокого искусства…

Ну восхищаешься невольно, и всё тут! Тонко придумано, изящносработано, чтоб его черти драли… И труп ротмистра Бестужева (всё равно,подстреленного паникующим агентом или зарезанного сокамерниками), и ненарокомоставшийся в живых Бестужев в лапах французской полиции равно таят в себеопределённую угрозу для Гартунга. А вот проведший какое-то время в парижскомжёлтом доме, напичканный лекарствами ротмистр Бестужев — ни малейшей. Авторитетфранцузских психиатров высок. Авторитет Гартунга в Департаменте — тоже. Ктостанет всерьёз прислушиваться к бывшему пациенту французского бедлама? Вежливоспровадят, мягонько выпихнут в отставку с хорошей пенсией, посочувствуют изабудут всё… Ах, Аркадий Михайлович… Он отыскал-таки способ добиться всех своихцелей и устранить все возможные угрозы. Правда, для успеха нужно, чтобыБестужев непременно попался… А это ещё вилами по воде писано… Но если сцапают,всё пройдёт, как по нотам. Кто будет уличать Гартунга в том, что его непредупреждали из Петербурга о развивающемся безумии Бестужева? Не Ламорисьерже. А в Петербурге он, разумеется, скажет, что ротмистр на его глазахподвинулся разумом, вот и пришлось…

— Но Руссиянова, конечно же, ищут всерьёз? —сказал Бестужев.

— Именно что Руссиянова, — кивнул Ксавье. —Вы сами представляете, как полиция в таких случаях действует… С этим паспортомвам ни за что не выехать из страны.

— Я и не собираюсь пока что, — сказалБестужев. — Что ещё у вас слышно?

— Бригадир Ламорисьер по настоянию Гартунга используетэтот прискорбный инцидент, чтобы нанести нешуточный удар по вашей революционнойэмиграции. («Ага, он и этого добился», — констатировал Бестужев). Деталейя не знаю, не вовлечён, но удар будет серьёзный. Вообще… По кое-какимдонесениям агентуры у меня сложилось впечатление, что мосье Гартунг чуточкунервничает в этом вопросе, словно сам ждёт некоего удара от своих подопечных.Есть основания думать именно так, хотя я и не представляю, в чём удар этот должензаключаться, разве что обычное покушение…

У Бестужева были на этот счёт кое-какие соображения, но онпромолчал — ну да, те самые границы доверия, престиж ведомства, правила игры…

— Между прочим, прошли первые допросы Гравашоля, —сказал Ксавье. — Он действительно намеревался совершить покушение на еговеличество короля Италии… и вот тут перед бригадиром встали нешуточныесложности. Следует полностью исключить всякое упоминание о Штепанеке. НикакогоШтепанека не было. Понимаете, кто на этом категорически настаивает?

— Разумеется, — кивнул Бестужев.

— В общем, эту загвоздку удалось преодолеть — Гравашольчеловек разумный, идёт на некоторые компромиссы… Не исключено, что мы с вамиможем попасть в список награждённых, о котором всерьёз заговорила итальянскаясторона…

— К чёрту! — сказал Бестужев нетерпеливо. —Что Штепанек?

— Вот тут мне вас порадовать нечем, — сказалКсавье с неподдельным унынием. — И он, и мадемуазель Луиза словнорастворились в воздухе. Она оставила в отеле весь свой багаж, я подозреваю, унеё был некий план отхода, который начал осуществляться немедленно после того,как она, если можно так выразиться, воссоединилась со Штепанеком… В фирмеХорнера она более не появлялась, никаких следов. Соображения у меня, конечно,есть… Что сделали бы вы на её месте?

— Немедленно попытался бы покинуть Францию, —сказал Бестужев, не особенно и раздумывая. — Либо переправиться в Англию —это гораздо ближе, чем Испания — либо здесь же, во Франции, сесть натрансатлантический пароход.

— Так и я рассуждаю, — кивнул Ксавье. — ИЛаморисьер… и Гартунг. По настоянию последнего на поиски брошены нешуточныесилы… вот только ситуация имеет свою специфику. Мы не можем официальнопреследовать ни её, ни инженера. Нельзя ни словечком упоминать ни обриллиантах, ни о приятельстве Штепанека с Гравашолем… это не нужно не толькоГартунгу, но и вообще русской полиции, я правильно понял?

— Да, — сказал Бестужев. — А то ещё, не дайбог, попадут в руки вашей Фемиды, но это нам совершенно ни к чему…

— Я понимаю, — сказал Ксавье и улыбнулся снекоторым озорством. — Господин майор, я прекрасно помню наш разговор о«Трёх мушкетёрах»… точнее, его продолжении… в общем, о баронстве, скачущем наодном коне с Бофором… Я приложу все силы, чтобы первым о достижениях, если онибудут, узнали вы. Это для меня в некоторой степени и вопрос чести, у меня естьсвои побуждения, простирающиеся далее мечты об ордене… хотя и орден вещьнеплохая… От вас требуется одно: просто-напросто притаиться где-либо нанекоторое время. Вам необходима моя помощь в этом?

— Право же, нет, — с лёгкой улыбкой сказалБестужев.

Ксавье ответил такой же улыбкой:

— Ну значит, я правильно догадался… Если вы не проситео помощи, у вас есть либо надёжное убежище, либо надёжный запасной паспорт…

— Вы хороший полицейский, Ксавье, — сказалБестужев.

— Рад слышать. К сожалению, мой бригадир придерживаетсяпротивоположного мнения… но я постараюсь это пережить. И дать ему случайизменить точку зрения.

Ну, и здесь мотивы на поверхности, подумал Бестужев снекоторым облегчением. Уязвлённое самолюбие, желание уесть начальство,нешуточное честолюбие и мечта об ордене… Но, в отличие от Гартунга, сей молодойчеловек не склонен к подлостям, а следовательно, на него можно полагаться… Апоскольку о здоровом цинизме забывать не след, можно выразиться и иначе:молодому инспектору крайне выгодно играть на стороне Бестужева, а не противнего.

— Договорились, — сказал Бестужев. — Я будусидеть тихо, как мышка, и ждать результатов. Всё равно сам я ничего предпринятьне в состоянии… На вас вся надежда.

…Выйдя из дома по улице Мари-Роз, Бестужев слежки за собойне обнаружил: строго говоря, только теперь можно быть уверенным, что Ксавье деШамфор до последнего момента играл честно. Он и поселил Бестужева в этукрохотную съёмную квартирку — то ли конспиративную полицейскую, то ли простоимевшую некоторое отношение к полиции. Здесь Бестужев и просидел безвылазноболее чем двое суток — которые, он был уверен, придётся вспоминать как худшеевремя в жизни. Потому что нет вещи тягостнее, чем долгое ожидание, да вдобавоксобытия могут развернуться совершенно непредсказуемо, по нескольким вариантам,среди которых хватает и скверных…